«Вы можете, — продолжил р. Иехошуа, — если только хотите вступить в наш город не как враги, убедиться собственными глазами в том, что я сказал: вы увидите вконец разграбленные дома, жен и детей убитых — в черной траурной одежде, вопли и слезы во всем городе. Ибо нет человека, который не испытывал бы на себе насилий этих безбожников; они в своем безумии зашли так далеко, что свою разбойничью отвагу принесли с собой из деревень и городов не только в самое сердце всей нации — Иерусалим, но и отсюда — в самый храм. Последний они превратили теперь в крепость, в место убежища и укрепленный пункт против нас. Место, свято почитаемое на всем земном шаре, даже иноземцами, обитателями окраин мира, знающими о нем только понаслышке, эти чудовища, здесь же родившиеся, топчут ногами. Но верх их наглости — это то, что они в своем теперешнем отчаянном положении вооружают племена против племен, государства против государств и вызывают нацию на борьбу против собственной же крови. Ввиду этого, как я уже сказал, вам больше всего подобало бы в союзе с нами истребить преступников, наказать их именно за этот обман, за то, что они дерзали призвать в качестве союзников вас, которых они, напротив, должны были бояться как мстителей. Если же хотите оказать честь приглашению таких людей, так вам предоставляется, как нашим соплеменникам, сложив оружие, войти в город и занять место, лежащее в середине между союзниками и врагами, — место судей».
Однако у идумеев к этому времени уже окончательно сложилась та точка зрения на происходящее, которая им была внушена послами зелотов, и речь старого раввина они восприняли как ложь и лицемерие с целью настроить их против «истинных патриотов». То, что перед ними заперли ворота, стало для одного из лидеров идумеев, Симона бен Кафда, подтверждением того, что иерусалимская знать все еще не считает их такими же евреями, как они сами, а заодно стремится расправиться с «поборниками свободы».
Пока шли переговоры между р. Иехошуа и идумеями, наступил вечер, а затем над Иерусалимом началась сильная гроза — как и полагается, с молниями и оглушительным громом.
Этот ливень напугал идумеев, так как они увидели в нем проявление Божьего гнева за то, что затеяли поход, по сути дела, против высшего духовенства. Точно так же он был воспринят и последним, а также их сторонниками, однако они явно поторопились с выводами. Идумеи, чтобы хоть как-то укрыться от дождя, сомкнули ряды и подняли над головами щиты, создав некое подобие огромного зонта.
Тем временем запертые в Храме зелоты решали, что делать. Предложение начать прорыв блокады было их лидерами отвергнуто, так как они опасались, что люди Анана бен Анана находятся в состоянии повышенной готовности и, учитывая их огромное численное превосходство, попросту перебьют их. Тогда они решили распилить засовы ворот Храма, пользуясь тем, что из-за шума ливня, звука работающих пил не будет слышно. Эта хитрость удалась, тем более что из-за того же дождя было решено ослабить охрану Храма.
Пропилив ворота, небольшая группа зелотов вышла из Храма и открыла идумеям ближайшие к ним ворота города. Войдя в Иерусалим, идумеи первым делом бросились к Храму, стража которого оказалась сразу между двумя армиями — относительно небольшой, насчитывающей всего пару тысяч группой зелотов и многотысячным войском идумеев.
Битва под ночным дождем оказалась недолгой — храмовая стража бросилась бежать, а горожане, поняв, что произошло, предпочли остаться в домах, а не взяться за оружие. Дальше идумеи начали резню, охваченные яростью за то, что их не впустили в город. Разбираться в том, кто является сторонником правительства, а кто занимал нейтральную позицию, они не стали — убивали как тех и этих. В тот день приняли мученическую смерть главы Синедриона р. Ханан бен Ханан и р. Иехошуа бен Гамла. Их тела были брошены на поругание, и никто не поторопился их похоронить, хотя еврейская традиция предписывает это сделать как можно быстрее.
Гибель двух этих лидеров означала окончательную победу революции зелотов, и Иосиф увидел в этом событии ясное указание на то, что Бог окончательно решил уничтожить Иерусалим и Храм, и дальнейший ход событий стал неотвратимым.