Иржик Рыболов, или Рыцарь Серебряной пряжки

– Эта бандура балдахином называется, для чего она, убей бог, не знаю, – говорят, всем знатным господам такие положены. Вы, друзья, меньше глазейте, давайте-ка, залезайте сюда – Войтек показал на портрет немолодой дамы в бархатном чёрном платье. У старушки был строгий холодный взгляд и словно приклеенная к губам снисходительная улыбка.

– Слушай, перед этой бабулей так и хочется вытянуться в струнку и покаяться во всех смертных грехах

– Это прабабка нашего графа, добродетельная и несравненная Августа-Шарлотта фон Ауксброхен. Говорят, добродетельная Августа отравила любимого своего муженька, причём очень вовремя отравила, иначе тот пустил бы и её и маленького сынишку по миру без гроша в кармане. Почему-то этот портрет не поместился в парадной гостиной, и граф велел повесить его здесь, в спальне. По замку ходят слухи, будто граф перед сном советуется с бабкой во всех важных делах.

– С портретом?

– Ну да.

– И та, с портрета, отвечает?

– Кто её знает. Впрочем, думаю, это враки.

За портретом оказалась крохотная ниша, заставленная вениками и вёдрами, видимо, чтобы уборщицам далеко не бегать. Здесь было темновато, но если чуть раздвинуть шторы, в щёлку можно было видеть всю спальню.

–Учтите, сидеть в этом чулане вам придётся довольно долго, наш граф ложится далеко за полночь, правда, он и встаёт чуть не в полдень. А сегодня так вообще куда-то уехал, то-ли в ратушу, то-ли в тюрьму.

Ну, я пошёл, а вы никуда не высовывайтесь.

– А если…

– А если очень подопрёт, вон за той шторкой зелёненький горшок спрятан, ночной вазой называется, так что воспользуетесь графскими удобствами.

Ребята сели на перевёрнутые вёдра и приготовились ждать.

Ждать пришлось долго. Очень долго. У них уже и ноги свело, и в голове туманилось, и глаза сами-собой слипались. Закимарив, Берджик покачнулся, чуть не опрокинув свой насест.

– Тихо ты!

– Я же не нарочно. Слушай, а ведро-то хорошо гудит! Да, ты не злись, я шум подымать не собираюсь. Ты только послушай, что я подумал… – Берджик что-то зашептал приятелю в самое ухо.

– Ничего не расслышал, щекотно только. Да не повторяй ты, понял я всё, понял.

– Тш-ш!

За дверью раздались лёгкие шаги. Вошла служанка, зажгла свечи, сняла и аккуратно сложила покрывало, поправила одеяло и взбила подушки. Вышла.

И снова тишина.

Наконец, шаги, словно сдвоенные, словно кто-то ступал твёрдо и уверенно, а второй семенил следом чуть пританцовывая. Дверь снова распахнулась и в спальню прошествовал граф. Рослый. Внушительный. Самодовольный. А за ним – камердинер. Камердинер помог снять с графа парик и нахлобучил его на деревянную болванку. Потом, вертя графскую персону, словно тряпичную куклу, распустил шнуровку на одежде, расстегнул парадные золотые пуговицы и, точно с малого ребёнка, стал снимать с хозяина туфли с пряжками и бантами, парчовый камзол, рубаху тонкого голландского полотна, плотно облегающие шёлковые штаны, а вместе с одеждой – всю внушительность и самодовольство. А когда графа обрядили в ночную рубаху и ночной колпак с кисточкой, он словно сдулся и стал меньше ростом.

Низко кланяясь и пятясь задом, камердинер вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Ну ложись же ты, наконец, засыпай, холера тебя дери! – хотелось крикнуть Иржику.

Но граф словно и не собирался ложиться. Он мерил спальню шагами и что-то бубнил себе под нос. Слов ребята понять не могли, но граф явно был недоволен.

Единственное, что друзья смогли разобрать: – Ничего этим болванам нельзя поручить! Приволокли какую-то щипанную птицу, на кой чёрт она мне сдалась!

Наконец, он лёг, поворочался минут десять, кряхтя и ругаясь, и захрапел.

Заговорщики для верности подождали ещё пару минут, потом ткнули друг друга в бок:

– Пора!

– Пора! – и Берджик с силой ударил в ведро. Ведро загудело не хуже колокола.

Граф с вытаращенными глазами вскочил в постели:

– Где!? Что?!.

Иржик сунул голову в другое ведро и завыл утробным голосом:

– У-у-у!.. Горе тебе, мой маленький Карл!..

Маленького Карла прошиб холодный пот, он хотел заорать, но вместо крика из глотки вырвался придавленный писк:

– Кто посмел! – он протянул руку, чтобы позвать слуг, но рука тряслась и никак не могла ухватить шнур колокольца.

Снова загудело пустое ведро. Снова невесть откуда обрушился воющий голос:

– У-у-у! Горе тебе, горе! Бедный несчастный Карл! Бедный мой внук! Что ты наделал! Теперь тебе не спастись!

– Кто это? – с трудом разлепил дрожащие губы граф.

– Это я, Августа-Шарлотта фон Аугсброхен, твоя прабабка, явилась тебя предупредить, что ты совершил страшную ошибку, страшную ошибку-у-у!..

– Но ты же давно умерла!..

– И ты скоро умрёшь! – Услышав эти слова, граф и в самом деле едва не помер от ужаса. – Знай, звёзды расположились так, что нить твоей жизни зависит от нити жизни аптекаря, и если хоть один волос упадёт с его головы, если хоть одна царапина окажется на теле любого из его домашних, – любого, от подмастерья до кухарки, – ты на рассвете умрёшь в страшных мучениях!

– Умру?..

– Горе тебе, горе!

– Боже, но что я могу, сейчас уже ночь!