Иржик Рыболов, или Рыцарь Серебряной пряжки

И работа закипела. Иржи Большой взялся за самое важное: сначала он топором вырубил в тыкве что-то вроде дверцы, потом острой лопаткой выгреб мякоть и семечки в подставляемые хозяйками тазы и кастрюли, ну и, под конец, вырезал в прочной словно кость оранжевой кожуре жуткую зубастую рожу. На тележку водрузили рассохшуюся лохань. В лохань закатили тыкву, укрепили чем смогли, чтоб не свалилась по дороге а внутрь поставили большущий масляный фонарь. Это сооружение обвязали верёвками, покрыли сверху старыми вывернутыми мехом наружу кожухами, сто раз проверили, хорошо ли всё держится, громко ли скрипит, и стали ждать вечера. А вечер всё наступать не торопился.

Но вот, наконец, стемнело, и толпа крестьянок повалила к колодцу, все шумели, галдели, в голос рыдали и яростно спорили:

– А я говорю, наше чудище сильнее!

– А я говорю, что оно пришлому уроду и в подмётки не годится!

– Да о чём вы спорите, бабоньки?

– Ты что, не знаешь? – Одного ирода нам мало – появилась в деревне новая тварь, первой страшнее!

В колодце громко плеснуло, чудище прислушивалось к разговорам.

– Что ж нам делать-то?! Что делать?!

– Поздно что-то делать, пора увязывать узлы и бежать отсюда, потому что ежели меж двумя этими зверюгами начнётся драка, от деревни одни щепки останутся.

Чудище снова плеснуло хвостом.

– Погоди стращаться, может, они, на наше счастье, поубивают друг-друга?!

– Какое, «поубивают», говорю же, наше колодезное – страх божий, а то, пришлое, и не сказать до чего страшнее – зубы как вилы, глаза огнём полыхают! От одного виду замертво можно свалиться!

– Прихлопнет оно колодезного как комара! Туда ему, злыдне, и дорога!

И тут завыло что-то, загрохотало. Крестьянки завизжали так, что у самих уши заложило:

– Спасайся, кто может! Новое чудище идёт!

И бросились врассыпную.

Гром, скрип, грохот – что-то ужасное приближалось к колодцу. Ещё невидимое, оно завыло замогильным голосом – это Берджик загудел в пустое ведро: – У-у-у! Где этот несчастный?! Как он посмел залезть в мой колодец?! А подайте мне его с хреном и яблоками!

Колодезный высунул щучью морду над срубом и обомлел – на него надвигалось нечто огромное, зубастое, с горящими жутким огнём глазами!.

Деревенские мальчишки во всю мочь ударили в тазы и вёдра, парни задудели кто во что горазд, девки затрындели палками по стиральным доскам.

Чудище нырнуло со страху поглубже и из колодезной глубины запричитало:

– Уй-уй-юй! Он же меня сейчас раздавит как мышонка, он же меня проглотит, как пескарика! Бедный я сиротинушка!

Свечой выметнулось из колодца маленькое мохнатое тельце, увенчанное огромной щучьей головой. С криком: «Уй-уй-юй!», Колодезный рванул к лесу, да так шустро, что и на лошади не догнать.

Всю ночь деревня праздновала спасение колодца. Всю ночь возили от дома к дому тыквенное чудище. И в каждом доме считали своим долгом угостить спасителей чем-нибудь вкусненьким – яблочным штруделем, пирогом с тёртым маком, кружечкой холодного компота из привезённой с дальнего ручья воды, ну а Иржи Большому и пива поднести.

А когда наутро наши друзья засобирались домой, в Загоржаны, понесли деревенские на телегу горшки да корзины со всякой снедью – уж как ребята ни отбивались, а совсем отвертеться от подарков не удалось.

Тётка Тера как увидала “трофеи”, аж за голову схватилась: – Уж не ярмарку ли вы, голубчики, по дороге ограбили? Куда мне всё это добро деть прикажете? Разве соседей угощать – теперь ведь от любопытных отбоя не будет.

Пару деньков Загоржаны и впрямь гудели, охали-ахали, пиво пили, пирогами закусывали, а там жизнь вошла в обычную колею – огород сам себя не польёт, не прополет, урожай сам себя в корзины не соберёт.

А в конце недели, прослышав об учениках то-ли аптекаря, то-ли чародея, явились просить помощи мужики из Брозан.

Брозаны – село небольшое, но крепкое, и стоял там издавна мост через Клодницу. Широкий мост, основательный, на толстых дубовых сваях. День и ночь по нему телеги скрипели, копыта цокали. И вот, откуда ни возьмись, явился змей рогатый, урод хвостатый, облюбовал себе место под мостом, а как пошли телеги громыхать, рассвирепел: – Ишь, расшумелись человечки, нет на вас угомона, разъездились-расходились! – и пошёл хвостом хлестать, а хвост у него толще пивной бочки Народ еле успел ноги унести, как от моста один остов остался. Стали люди чудище уговаривать, упрашивать, дары сулить, усовестить пытались, а оно ни в какую, – Понравилось мне здесь, здесь и поселюсь, а коли вам на ту сторону понадобилось, в обход езжайте.

А как в обход поедешь? – чуть не пол-дня на такой крюк потратишь. Брод, правда, старый был там неподалёку, так ведь и вброд не даёт людям перебраться, – Моё, – кричит, – это угодье! Я здесь хозяин! Не позволю мою воду мутить, мой ил баламутить!

Лодки в щепы разбивает, коров и овец прямо с водопоя тащит под воду. Ребятне теперь ни рыбу поудить ни искупаться по жаре, да и взрослый люд лишний раз к реке старается не ходить.

– А может это она? Розамунда наша? Мало-ли, что прежде была она доброй да нежной – походишь годик-другой в чешуе да с клыками, не так озвереешь.