Исчезание

Итак, изнуренный тщетными усилиями, ты в фи­нале пьесы засыпаешь, как засыпает какая-нибудь жучка, измученная экспериментами над зависимыми и независимыми рефлексами (кстати заметим: вслед за стимулирующими выделение слюны сигналами рус­ский ученый не всегда давал псу пайку, тем самым сдерживая вкрадчивую цепь carticalis-subcarticalis-carticalis cerebri, заведующую активизирующими и эк­сцитативными функциями). И тут мы заявляемся и без труда тебя убираем.

Или выследить тебя в парке, где ты гуляешь и рас­сматриваешь известные статуи ню, вылепленные вся­кими там Пигалями, Пюже, Кусту и Гийенами. Нам следует лишь применить клещи, дабы в нужный миг вывинтить шурупы, удерживающие массивную скуль­птуру, да запустить тягач, дабы свалить ее на тебя...

— Я всю жизнь любил шутки, — прервал инвен­таризацию Артур Бэллывью Верси-Ярн. — Привет­ствуя присущую тебе буйную фантазию, я все же вы­нужден тебя прервать. Если и в пяти других вариантах требуются такие же технически ухищренные, а мес­тами и запутанные мизансцены, я, признаюсь, не вижу, как ты сумеешь здесь и сейчас, hiс & nunc, меня умертвить. Будем рассуждать как разумные люди: здесь нет ни взрывчатых папай, ни лески, ни птичек, напичканных радием, ни самурайских празднеств, ни тягачей и падающих скульптур!

— Мы весьма ценим эту уместную ремарку, — из­рек Алаизиус Сайн. — И тем не менее, у нас здесь при себе имеется инструмент, заменяющий все вари­анты сразу!

Сайн вытащил «смит-энд-ундервуд» и вмиг при­печатал Артура Бэллывью Верси-Ярна. Англичанин рухнул наземь.

— Итак, — сказала Сиу, — все мертвы. Я уже и не надеялась. В финале вся эта катавасия преврати­лась в занудную и даже раздражающую «Muchfussregarding   naught».

— Festinalente, — улыбнулся Алаизиус. — Все мер­твы. Снимем с них всех грехи и зачтем Ave; ведь даже если все свершили преступления, каждый из них все-таки принял участие в нашем деле и даже выказал нам услугу. Вряд ли найдутся еще действующие лица, чьему терпению мы бы сумели навязать такие жест­кие испытания. И все вынесли их adfinem...

— Заткнись, — шепнула Сиу. — Sir is talking аsurfeit...

Алаизиус смутился.

— Итак, — заявила Сиу, — приближается завет­ный миг infinelibri? Уже наступает финал саги? Ее финальный штрих?

— Да, — заявил Алаизиус Сайн, — здесь, на пре­деле, на разгадке, завершается длинный и извилистый путь-лабиринт, где мы брели лунатическими шагами. Каждый из нас принял в нем участие, внес лепту. Каждый, углубляясь еще дальше в густейший мрак неизреченья, сплетал речь, и ее кружева, распухая, исключали случай в убывшем времени не иначе, как расплачиваясь неразрешимым будущим; так лампада лишь на миг высвечивает крайне малый фрагмент пути, предлагая беглецу, причем каждый раз лишь на шаг, едва различимую веху, все время рвущуюся нить Ари­адны. Еще ранее Франц Кафка сказал: есть цель, а пути к ней нет; мы называем путем наши блуждания.

И все же мы шли вперед и каждую секунду при­ближались к крайней черте, так как крайняя черта есть всегда. Временами мы верили в наши знания: «сие» всегда гарантирует «?»; «раньше», «сейчас», «все­гда», делают уместным и легитимным «в какие вре­менные границы?»; а «так как» придает смысл вся­ким «как» и «зачем?».

И все же за нашими решениями всегда зияла ил­люзия универсальных и интегральных знаний, чья сумма ни на секунду не принадлежала ни ему, ни ей, ни нам всем, ни действующим лицам, ни писателю, ни даже мне, ее вернейшему представителю; иллю­зия, вменявшая нам беспрестанные речи, раздував­шая рассказ, запутывавшая глупую нить, заплетав­шая пустую галиматью; иллюзия, так ни разу и не превратившая дразнящий мираж в высшую черту, в линию смыкания неба и земли, в рубеж безмерья и безвременья, где всё, как мы думали, складывается и всё, как мы верили, стыкуется, дабы явить решение;

и все же иллюзия, приближавшая нас на шаг, на сан­тиметр, на ангстрем, к фатальным секундам, туда, где,

уже не даруя нам средства речи, чья двусмыслен­ная суть нас единила, связывала и предавала,

смерть,

смерть,

смерть,

смерть,

смерть,

смерть с медными пальцами,

смерть с затекшими пальцами,

смерть, затянувшая время письма в бездну,

смерть, навсегда гарантирующая незапятнанную белизну Книги, чьи страницы некий актер рассчиты­вал испещрить черными значками,

смерть изрекла нам финал рассказа.

Post scriptum

раскрывающий намерение, давшее импульс сей изнуряющей саге (читавшейся —будем надеяться — без упущений) и направлявшее руку писателя.

Амбиция «Писателя», намеченная цель или, скажем лучше, задача, причем занимающая все мысли, заключалась в следующем: написать аутентичную и вместе с тем инструктивную книгу, чей текст имеет или имел бы стимулиру­ющее влияние на делание сюжета, выстраива­ние канвы, выдумывание и выражение мате­риала, т. е., выражаясь иначе, на развитие стиля в нынешней беллетристике.