Исчезание

Сосредоточение пишущего — и читающего — на са­мом акте письма выражается у Перека в таких харак­терных для него игровых жанрах (и жанровых элемен­тах текстов иного рода), которыми он был одержим, как криптограммы, когда бессвязные буквы вдруг склады­ваются в осмысленное сообщение, палиндромы, в чьей форме Перек, среди прочего, как бы воспроизводил письмо и чтение на неизвестном ему иврите, анаграммы и проч. Можно сказать, что внутри заданного естествен­ного языка — литературного французского — Перек выстраивает другие, «перпендикулярные» ему языки, вместе с тем подвергая трансмутации несемантические и внеязыковые явления (алфавит, музыкальная гамма, рисунок, чертеж). Иначе говоря, он не столько опери­рует одним готовым языком, сколько работает многими потенциальными языками, создаваемыми ad hoc, здесь и сейчас. Я бы предложил рассматривать перековское письмо как один из вариантов некоего нового волапю­ка, антипод поствавилонского рассеяния языков — их джойсовское стягивание и прорастание друг сквозь дру­га, взаимоналожение и взаимопроникновение на манер дамасской ковки. Здесь и вправду отсутствует заранее заданный, внешний и равный себе ролевой субъект, при­вычный «писатель» — творческая субъективность стро­ится и разворачивается в процессе смыслосозидательной работы пишущего. Но в таком качестве письмо выступает и картой будущего восприятия текста, когда читатель, как сказано в эпиграфе из Пауля Клее к ро­ману Перека «Жизнь: способ употребления», следует «путями, проложенными для него в произведении».

При этом Переком пишется не столько автобиогра­фия, сколько криптография. Люди и события прошлого не описываются в заданных рамках спроецированной на будущее биографии, а приводятся знаки, следы, ко­торые, повторяясь и перекликаясь, связывают текст в воображаемое целое. Важно отметить, что, как прави­ло, это знаки отсутствия — отсутствующей или отсут­ствующих, о которых синдроматически напоминает опу­щенная буква «е» в романе «Исчезание».

Обе указанные характеристики — синдроматическое письмо и поэтика читателя — характерным образом соединяются в замысле «Места» (вернемся к нему еще раз)[34]. Он задуман и выстроен так, что каждому из пред­полагающихся 288 текстов, написанных, что характер­но, в один присест, без помарок (трудно не увидеть в этом, среди прочего, борьбу с собственной аграфией и дислексией), придается статус следа, отпечатка данно­го состояния во времени и месте. Больше того, этот след делается своеобразной реликвией, поскольку его кла­дут в конверт, который тут же запечатывают сургучом с тем, чтобы открыть лишь через 12 лет, когда будет исчерпан весь замысел, завершена вся серия. Можно сказать иначе: берутся пробы письма, далее они кон­сервируются, отправляются на хранение и т. д. Тем са­мым строго хронометрируется процесс старения воспо­минаний, старения письма и старения описываемых мест, то есть автора как такового. Процесс, обращенный от момента настоящего в прошлое, выступает программой на будущее, всякий раз останавливая время и разгибая его дугу между прошедшим и предстоящим. В итоге весь этот гигантский и сложно сконструированный замысел можно представить как воплощенную и перевернутую метафору материнской могилы, которой нигде и нико­гда не существовало, или фигуру невозможной памяти, которая, к тому же, с неизбежностью утрачивается: за­думанная книга движима страхом перед забыванием, перед беспамятством.

Если раздельно рассмотреть замысел по фазам, то подобное синдроматическое письмо, или письмо-крип­тограмма, работает как фрагментирование смысла, его дислокация; рассредоточение мельчайших деталей тек­ста (мотивов, слов, букв), а затем их стягивание, своего рода «наложение швов» или скреп между разрознен­ными частями[35]. Этим подрывается описательная и изобразительная сила отдельного слова или высказывания, но акцентируется его автореферентная, текстопорождающая, связывающая текст функция. Однако данная связь действует через напоминание об отсутствующем (мотив появления и исчезновения, своего рода вариант фрейдовского Fort-Da, — для Перека базовый и устой­чиво связан с проблемой воспоминания). Иначе гово­ря, повествовательная функция текста как последовательного представления через развертывающийся нарратив оттесняется у Перека и вообще в текстах по­добного типа в пользу поэтической, когда смысловые единицы выступают инструментами организации тек­ста, а способы его организации образуют «сюжетику» смыслоразворачивания. Смысл превращается в произ­водное письма, его функцию, а скрытое по смыслу, но подчеркнутое повторением становится вехами читатель­ского маршрута. Поэтика Перека — поэтика вообра­жаемого читателя и поэтика следа, отпечатка от­сутствующего.