Исчезание

Связывая акт писания с регистрацией отсутствия, Перек как бы уравнивает в правах пишущего и тех, о ком он пишет: писатель — память не пишущих, тех, от кого не остается ни следа, он вызван к жизни ушедши­ми и значим лишь в отношении к ним. Литература — это возведение и удержание интерсубъективного про­странства. «Я пишу — и всё: пишу потому что мы жили вместе, потому что я был одним из них (un parmi eux), тень среди их теней, тело рядом с их телами; я пишу, потому что они оставили на мне неуничтожимый отпе­чаток, и след этого — письмо: память о них с письмом умирает, письмо — это память их смерти и утверждение моей жизни» (W, 59). Собственно говоря, память имен­но такого «одного из» и воспроизводится/создается в мозаичных записях книги «Я помню».

Перед нами не только свидетельство собственной связи с ушедшими близкими и не просто биографиче­ский знак солидарности с ними. «Один из них» означа­ет, что писатель, повествователь — а вместе с ним и его читатель, — во-первых, не мыслит себя без значимого другого, других, от которых он не отторжим в самом акте письма, а во-вторых, он не вправе и не в силах на­ходиться вне описываемого. Пишущий по имени Перек не может этого ни этически, ни поэтически. Иначе го­воря, в автобиографической прозе Перека, которая не описывает готовый мир, а воссоздает на письме акт его конструирования, внешней наблюдательной точки не су­ществует, как нет ее в мебиусовом пространстве снов, которые, тем не менее, видишь: пытаясь рассмотреть или перекроить происходящее во сне, разобраться, с кем все это происходит, спящий тут же просыпается. Мож­но сказать и по-другому: сон как раз и возникает в тот момент или даже из того момента, когда спящий про­сыпается, возвращая себе самосознание. По замечанию Соланж Фрико, логика перековского письма постоянно «стирает любую внешнюю позицию, всякую возмож­ность отдельного „я"», поскольку Перек стремится «по­ставить читателя в то же самое положение, в котором находится автор: лицом к лицу с потерей, утратой, забвением»[31]. 

Визуальной параллелью такому письму как «работе траура» — «Trauerarbeit», по известной формулировке Фрейда, — могли бы стать, например, инсталляции его младшего современника и соотечественника Кристиа­на Болтанского (он родился в оккупированном Пари­же в 1944 году)[32]. Болтанский и Перек не то чтобы опи­сывают уничтожение живого и стирание памяти о нем, глядя извне, — это невозможно и значило бы принять точку зрения палачей. Но тем более невозможно для них описывать это изнутри: нельзя свидетельствовать о том, чему не был свидетелем сам. Значит, писать мож­но не про Шоа, а только им самим — писать невоз­можное, невозможность быть там и тогда, но и невоз­можность остаться вне, как будто ничего не произошло.

Отсюда — в качестве смыслового предела, крайней границы человеческого — условное уравнивание авто­ра, читателей и персонажей у Перека. Отсюда — скоп­ление носильных вещей и семейных фотографий на го­лой стене или на голом полу у Болтанского. Отсюда же у них обоих вообще эта работа серийными множествами, нескончаемыми и лишь условно прерванными на­борами (описями, перечнями) предметов или их от­ражений и теней, текстов или отдельных букв, где сти­рается особенность всего единичного, уникального. Таковы (назову лишь некоторые) перековские «Замет­ки о предметах на моем рабочем столе», «243 цветные открытки», «Двенадцать взглядов исподтишка», «По­пытка исчерпывающе описать одно место в Париже», «Попытка описи твердых и жидких продуктов, погло­щенных мной за 1974 год», «81 кулинарный рецепт для начинающих», «Попытка описи некоторых вещей, кото­рые с течением лет находишь на лестнице», «Попытка предварительного перечня некоторых слов, приходящих в голову при виде картин Жака Поли», «Попытка опи­сать увиденное на перекрестке улицы Мабийон 19 мая 1978 года», «Попытка составить программу работ на предстоящие годы» и множество другого в этом же роде. Сравним «Исследование и представление всего, что ос­талось от моего детства, 1944—1950», «Воссоздание жестов Кристиана Болтанского в 1948—1954 гг.», «Попытка воссоздать вещи, принадлежавшие Кристи­ану Болтанскому в 1948—54 гг.», «Опись предметов, принадлежавших женщине из Буа-Коломб» и т. д. и т. п. у Болтанского.