Исчезание

Наконец, у писателя Перека нет даже простого уме­ния писать: он с детства, и очень долго, страдал дислек­сией и аграфией. Вообще проблема связности, последо­вательности, целостности написанного оставалась для него травматической всю жизнь. Таковы его детские каракули и рисунки, но таковы и его воспоминания: «<...> беглые или стойкие, ничтожные или неотступные, воспоминания существуют, но ничто не сплачивает их в одно. Они на­поминают то бессвязное письмо из отдельных букв, не­способных соединиться друг с другом и составить слово, которым я только и владел до семнадцати-восемнадцати лет, или те обрывочные, разрозненные рисунки, отдель­ные части которых почти никогда не сливались и которы­ми <...> я в возрасте примерно между 11 и 15 годами испещрял целые тетради. Что прежде всего характерно для той-эпохи — это отсутствие опор» (W, 93)[27].

Обрывок, обломок, одиночная запись, номенклатур­ный перечень увиденного или припомненного, монтаж разрозненного — такова сама паратаксическая манера Перека думать и писать, которой, в конце концов, при­дано качество жанра. Таков его фрагментирующий под­ход к языку, к любому связному тексту (от отдельного слова до целого романа Стендаля или Жюля Верна, Флобера или Русселя, либо до фильма Эйзенштейна или Вайды): они в порядке игры демонтируются на ча­сти вплоть до мельчайших — слогов, звуков или букв, из которых затем наново собирается нечто иное. Тако­во его бытовое коллекционерство обожателя барахо­лок, транспонированное, начиная с дебютного романа «Вещи», в настойчивый повествовательный шозизм. Та­кова его страсть к фотографиям вещей, интерьеров, го­родских видов. Сделаны ли они самим писателем или друзьями по его заказу, под его замыслы, фото, как пра­вило, дотошно фиксируют места и следы жизни людей, но чаще всего поражают отсутствием самого человека, ощущением заброшенности и, как ни странно выгля­дит это слово применительно к вещам, одиночеством: даже самые обиходные подробности здесь как будто уже помещены в рамку утраты. Особенно выразитель­ны в этом плане фотозаготовки тунисского эпизода к экранизации (несостоявшейся) романа «Вещи», к замыслу «Места», а также фотоматериал к фильму «Рас­сказы об Эллис-Айленд» и фотоиллюстрации Кристи­ны Липинской к автобиографической книге «гетерограмматических стихотворений» Перека «Закрыто» («La Cloture», 1976; речь идет о местах в Париже, ко­торых больше нет и которые заслонены позднейшими постройками или скрыты позднейшими строительны­ми заплатами).

Исследователи предметного воображения в литера­туре интерпретируют подобные особенности оптики как симптомы аутизма[28]. Свою трактовку связи между на­званными мотивами — поглощенности поисками места, нагромождения разрозненных вещей и общей безлюдности мира — предложил психоаналитик Жан-Батист Понтали. Он буквально по живым следам описал «слу­чай» Жоржа Перека под анаграмматическим именем Пьера Ж. Память его пациента «стремилась перенес­тись в те или иные места, углубиться в них, одержимая страстью захватить их врасплох, как падкий до сенса­ций фотограф или бдительный судебный исполнитель. Пьер описывал улицы, на которых жил, каморки, в ко­торых обитал, узор их обоев, рисунок оконной решет­ки, расположение мебели, форму дверной ручки, а во мне от его маниакальной инвентаризации, бесконечно­го перечисления, которое не должно было упустить ни единой мелочи, рождалось острое чувство пустоты. Каморки, которые перечислял Пьер: чем теснее они у меня на глазах наполнялись вещами, тем более нежи­лыми они мне виделись; чем точнее делалась топогра­фия, тем шире разрасталось запустение; чем больше названий появлялось на карте, тем безгласнее она ста­новилась. Там никого не было <...> Мать Перека по­гибла в газовой камере. И за всеми этими пустыми ка­морками, которые он без конца наполнял, стояла та камера. За всеми названиями — не называемое. За все­ми реликвиями — потерянная мать, от которой в памяти не осталось ни черты <...>»[29]. Добавлю, что заветно­го, искомого писателем места — могилы его матери, бесследно исчезнувшей в Освенциме, — не существует, как не существует на земле и места ее рождения: ни малей­ших примет жизни своих родителей Перек в Польше не обнаружил. И они сами, и воплощенная — вещная ли, словесная ли — память об их существовании начис­то стерты историей XX века.