Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

– Да. Скорей всего, именно этого. Если, конечно, русской делегации удалось на этот раз настоять на своем… Англо-американцы, на мой взгляд, далеко не простой и не откровенный народ. Чем больше русские прольют крови, тем для них лучше.

– Но почему? – Я искренне удивилась. – Им-то какая выгода, если война затянется? Все-таки они – наши союзники.

– Союзники-то – союзники… – Гельб неопределенно, загадочно хмыкнул. – Но, как я мыслю, они вовсе не намерены выкладываться полностью, как это делаете вы, русские. Вот когда англо-американцы увидят, убедятся, что Дейтчланд неизбежно приблизилась к своему краху, – вот тогда они выступят полным фронтом, наведут шум на весь мир. И поверь, будут считать себя единственными победителями… Словом, как у вас, русских, говорят: и волки сыты, и овцы целы.

Честно говоря, очень неприятный осадок остался от этого разговора. Дома за поздним воскресным завтраком (я-то уже наработалась, а все остальные только продрали глазки) рассказала о нашей беседе и, признаюсь, тут же пожалела об этом. Неожиданно Лешка с какой-то непонятной злобой обрушился на меня:

– А ты думаешь, эти господа-англичане действительно верные друзья тебе, всем нам? Ничего подобного! Шкурники они. Только о своих интересах и о собственной шкуре заботятся… А то поразинули со своей Веркой рты: «Ах, англики… Ах, союзники…»

Дурак! Он что – с цепи сорвался? При чем тут мы – я и Вера? Разговор-то сейчас шел совсем о другом. Конечно, «англики» – это Веркино выражение, и она слишком много трещит, когда приходит к нам, о своих похождениях к Степану. Но почему он, Лешка, взял себе за право говорить со мной в таком тоне? Скорей всего, не протрезвился со вчерашнего дня, до сих пор кругом отвратительный сивушный запах. Помолчал бы уж, герой!

Я, конечно, расстроилась и от этой его выходки, а позднее, когда Лешка, хлопнув дверью, вышел из кухни, – еще больше от слов Мишки.

– Он, ту, май-то, втюрился в тебя по уши, а ты и не замечаешь. Оттого и злится. Ревнует, словом, май-то…

– Втюрился?.. Ну уж… Знаешь… Больше ничего не придумал? Да он к Ольге в «Шалман» без конца бегает, скоро папашей станет! Ревнует… Скажет тоже!

Эта Мишкина реплика вконец испортила настроение. Не хватало еще жить в одном доме врагами. Ведь говорят же: от любви до ненависти – один шаг… Теперь мне становятся понятными и откровенная Лешкина неприязнь к Джонни, и его неоднократные, словно бы невзначай, едкие насмешки в адрес Николая… Но все-таки как же можно «втюриться» в одну (если Мишкины слова – правда) и одновременно (прости меня, дневник, за цинизм) спать с другой? Ведь говорит же он о чем-то со своей Ольгой, ведь должны же у него находиться для нее какие-то нежные слова! Вот это мне непонятно. И противно!

Я всегда относилась, старалась относиться к Леониду ровно, как, положим, к Василию или к Мише (нет, надо быть честной до конца: в отношении к Василию, конечно, было еще и уважение, а к Мишке – родственное, как к брату, чувство), а теперь… Теперь возникла какая-то неприязнь. И это плохо – ведь, кто знает, сколько нам еще предстоит жить вместе, под одной крышей?

И еще (надо, видимо, сказать здесь все). Я убедилась, что Леонид труслив, а ведь трусость не украшает человека, верно? Ну, может быть, я слишком категорична – положим, не столько труслив, сколько, что ли, осторожен. К примеру, он всегда старается остаться нейтральным (даже если находится тут же), когда Шмидт налетает с кулаками на Василия или на Мишу. Чего, конечно, не скажешь о тех двоих.

К тому же он как-то отталкивает своей постоянной неопрятностью, неряшливостью. Ведь есть же у него, как и у Миши, выходные рубашки, брюки (мама перешила обоим из полученного от Шмидта немецкого тряпья) – только все это всегда мятое, какое-то «жеваное». Если Мишка, который, кстати, тоже не отличается элементарной аккуратностью, из-за чего мы с Симой, как правило, при уборках скандалим с ним, – так вот, если Мишка все-таки старается содержать свои вещи более-менее в порядке, например, кладет брюки под матрац (наводит «складочки»), то у Леонида штаны вечно как «колокол», воротники рубашек – мятые. Уж если на то пошло – «втюрился» – так смотрел бы за собой.

Недавно, занимаясь очередной уборкой, я вымела из-под двухъярусной кровати ребят большой, обломанный ноготь. Ужас какой огромный, таких я никогда и не видела. Конечно, мне следовало бы оставить это без внимания, не вводить их обоих в смущение (сейчас-то, после Мишкиных слов, я непременно промолчала бы), но тогда не удержалась, съехидничала:

– Эй, кто из вас потерял ноготь? Ну, братцы мои, это, скажу я вам, не ноготь, а настоящее копыто! Неужели вы не стрижете их?