Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

Вот и все о том давнем побеге нашей «пятерки» и о дальнейших похождениях и мытарствах Жени. Я записывала подробно ее рассказ в течение нескольких – сегодня уже 29 октября – вечеров. Особенно хочется запомнить рассуждения и пророчества старого поляка – пана Калиниса. Они произвели на меня неизгладимое, какое-то мрачное впечатление. Не хочется верить, что после такой ужасной войны люди не станут разумнее и добрее, не поймут такой простой, как, положим, дыхание спящего ребенка, истины, что человек приходит в этот солнечный, голубой мир для жизни, а вовсе не для смерти, и начнут снова искать способы для более изощренного и жестокого уничтожения друг друга… Как он сказал, этот польский провидец? «Страшного, никогда не виданного смертоносного оружия будет так много на суше, в воздухе и под водой, что земля не выдержит, начнет то тут, то там взрываться…»

Нет, не хочется верить! Зачем оно нужно, это оружие, мне, Нинке, Гале, Николаю, Сергею, Джонни, Роберту, Генриху, Анхен, даже Линде и Кларе? Ведь мы – молодые, и жизнь нам дана всего одна. Так отчего же кто-то, злобный и жестокий, снова сочтет своим правом распоряжаться ею, решать – жить нам или не жить?

Мне кажется также, что «библейские» прогнозы о падении нравственности среди людей после такой кровавой войны – это, скорее всего, плод собственных, порожденных бедой и тревогой, измышлений старого поляка. По моему твердому убеждению, война, наоборот, должна научить исстрадавшихся по нормальному существованию людей больше ценить простые житейские радости – семью, детей, мирный труд, творчество, дружбу, родственную сплоченность. А это значит, что все люди должны стать и станут более честными, чистыми и порядочными в отношениях друг к другу, а значит, и нравственность не может, не должна пасть.

Уф, все эти рассуждения слишком запутаны для моего понимания. И лучше прекратить терзать себя разными сомнениями. В одном лишь я абсолютно согласна с незнакомым мне паном Калинисом – в том, что добро должно непременно восторжествовать над злом и что именно доброта и человеколюбие спасут мир от погибели. Разве это не так?

И еще. Библия предсказывает, что в нынешней войне победит «красный петух». Вот в это – в то, что победа будет за нашими и что настанет день, когда главный убийца со свастикой ответит человечеству за все свои злодеяния, – я верю, всегда твердо верила. Только доживу ли я, доживем ли все мы до того самого радостного, самого печального, самого великого в историческом смысле дня?

Иногда мы с Симой и Мишкой фантазируем на поле о том, какую бы изощренную казнь придумать для главного злодея и виновника этой войны. «Надо, ту, май-то, повесить его за ноги на самой огромной площади мира, на которой бы смогли собраться люди со всего света, – мстительно говорит Миша, – и пусть каждый, кто придет на эту площадь, бросит в него камень. До тех пор пусть, май-то, бросают, пока он не сдохнет, пока от него ничего не останется…»

Мы с Симой, вообще-то, не возражаем против подобной иезуитской казни, но все же она кажется нам неоправданно мягкой. «Сдохнуть», как говорит Миша, пусть не сразу, но уже вскоре – это, пожалуй, слишком милосердно и гуманно для него. Надо, по нашему мнению, соорудить клетку с прочными, стальными прутьями, посадить его туда на цепь, как кровожадного, злобного зверя, и возить по всей Земле, не минуя ни одного города, ни одного даже самого крохотного поселка. И пусть все матери, потерявшие своих сыновей, все вдовы и сироты, все калеки и увечные, наконец, все заточенные по его велению в рабство невольники – пусть все эти люди выходят на дорогу и плюют в его гнусную физиономию, и этим медленно и методично уничтожают его своей ничем и никогда не излечимой болью утрат и потерь, болью попранного человеческого достоинства. Пусть его казнят всенародный людской гнев, горе, ненависть и презрение…

31 октября Воскресенье

Фрау Гельб что-то разболелась, и мы с Анхен получили от Шмидта наряд помогать Гельбу на скотном дворе. Я – во время утренней дойки, она – во время вечерней (слава Богу, что хоть на сей раз вечера у меня будут свободные).

Так вот, есть новость. Когда мы с Гельбом справились с работой – засыпали в кормушки зеленый корм и сено, напустили в поилки воду и вычистили стойла (кстати, тут все эти работы механизированы), а также закупорили бидоны и составили их на подводу, чтобы отвезти на Молкерай, а заодно вытащили из холодильной камеры и погрузили вчерашнее молоко, Гельб, присев на край остановленного транспортера и указав мне жестом место рядом, сказал, раскуривая свою неизменную трубку: «Передохнем малость. Не следует спешить. Еще есть время».

Полыхав сизым дымком, он искоса взглянул на меня: «Вчера у вас в Москве завершило работу совещание министров иностранных дел Советского Союза, Англии и Соединенных Штатов. В вашей-то газете, скорей всего, об этом не сообщат. Теперь, вероятно, надо ждать каких-то перемен…»

У меня перехватило дыхание: «Каких именно? Вы имеете в виду… открытие второго фронта?»