Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

Сознание на миг провалилось, и Женя не услышала окончания фразы Игоря, не узнала также, что ответили и ответили ли ему вообще Михаил и Василий. Но услышала возмущенный голос вернувшегося Сашко: «То, что ты предлагаешь, – свинство. Уж если пошли вместе – надо до конца! Я осмотрел окрестности хутора, заглянул во двор… Насколько я понимаю, там живет польская семья. Возле сарая режут солому старик и молодая девчонка, они говорят по-польски. Хутор расположен на отшибе от деревни и от других хуторов – до ближайшего фольварка – метров 500–700. Сразу же за хозяйственными постройками тянется в сторону леса неглубокий, поросший кустарником овражек. В конце концов, можно всегда вовремя скрыться… Главное, сейчас бы не напороться на немцев или на полицаев, ведь уже совсем рассвело. В общем, я считаю, – заключил Сашко, – хватит заниматься болтовней, а надо действовать. У нас один выход».

Женя помнит, как, провиснув тяжело между Михаилом и Сашко, тащилась она шаг за шагом на чужих, непослушных ногах к крытому потемневшей дранкой строению, как безвольно соскальзывали с их плеч ее пудовые руки, каким бесконечно долгим и мучительным был тот путь. Помнит испуганные, слезящиеся глаза пани Евы, когда она стелила дрожащими руками для нее постель в тесной каморе за кухней. Помнит суровый, непроницаемый взгляд старого пана Калиниса и неподвижные, полные страха, сострадания и жалости зрачки их юной внучки Крыси.

Женя не имела представления о намерениях ребят, у нее не было сил говорить с ними об их планах. Но пока – она знала это! – они были здесь, рядом. Со двора доносились их голоса, звон пилы и стук топора, заливистый, молодой девчоночий смех. Дважды в ее каморку заходил Игорь, оживленный, как всегда самоуверенный. Присаживался на табуретку, взяв Женю за пылающую руку, говорил о том, что теперь, слава Богу, все в порядке, все нормализовалось, что хозяева хутора – он сам убедился в этом – вполне надежные люди, что она, Женя, скоро поправится и они все вместе снова тронутся в путь… Она лежала, отвернув голову к стене, не открывая глаз, из которых струились по щекам горячие слезы, делала вид, что спит.

Их взяли в первую же ночь. Женя очнулась от чужих криков, от звуков ударов и от отчаянного Крысиного визга. Дверь ее каморки распахнулась. Вошли двое, в немецкой форме, с железными подковообразными бляхами на груди. Фельджандармерия! Один из вошедших двумя упакованными в черные перчатки пальцами брезгливо приподнял край пестрого лоскутного одеяла.

– Большевистская сука… А ну, говори, откуда сбежала! Быстро! Название города, деревни, фамилию хозяина предприятия, бауера! Шнелль!

Она поняла: от ребят эти ищейки пока не добились ничего. Значит, и ей следует молчать. Молчать, и все. Она устало опустила веки. Пусть убивают. Смерть от побоев – это, конечно, страшно, но надо выдержать. Только бы все кончилось как можно скорей.

Однако ее не тронули. Женя слышала, как один из жандармов раздраженно втолковывал в сенях перепуганному, униженно твердящему одну и ту же фразу: «Пшепрашемо, панове»[91], старому пану Калинису: «Мужчин мы забираем с собой, а русская беглая останется здесь. Смотрите за ней! Провороните – сами отправитесь в концлагерь! Вскоре мы навестим вас. Если же случится, что русская сдохнет, – немедленно сообщите об этом в полицейский участок».

Женя не сдохла. Хлопотливая пани Ева сумела отбить ее у смерти, отпаивая парным молоком и отварами из лечебных трав. Недели через две она уже поднялась с постели, принялась понемногу помогать по хозяйству. По ее словам, это было самое хорошее время с момента прибытия ее в Германию. Урожай картофеля и овощей успели убрать с полей, пока Женя болела. Хлеба оказалось не так много, купленная крестьянами в складчину и разъезжающая от хутора к хутору конная молотилка справилась с обмолотом в считаные дни. В сухую погоду пан Калинис с утра запрягал единственную лошадь, покрикивая ласково на скачущего рядом кругами на тонких, стройных ножках белолобого жеребенка, вывозил на поля навоз, сетуя и кручинясь – удастся ли дожить в столь смутное время до весны? – по неизменной крестьянской традиции готовил землю к будущему урожаю.

Иногда к нему на помощь приходил из деревни шестнадцатилетний парнишка – Тадеуш, сын двоюродной сестры, и тогда Крыся, всунув ноги в чоботы и подпоясав зипун кокетливым цветным кушаком, непременно увязывалась вслед за мужчинами в поле. А пани Ева с Женей управлялись с несложным хозяйством – обихаживали живность – двух коров, пару поросят да пяток овец, – прибирали, мыли, стирали.