Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

Они уже почти дошли до дороги – там стоял крытый брезентом грузовик. Теперь я поняла: это были проезжие немцы. Они увидали нас с машины, а возможно, их внимание привлекли наши азартные крики. Так вот, они уже почти дошли до дороги, как вдруг остановились. После короткого совещания один из них – это опять был очкарик, – размахивая руками, снова побежал к нам. Он молча и деловито выдернул из рук деда Ивана мокрый шест, который тот продолжал сжимать побелевшими пальцами.

– Ну, ну, грозз фатер, абер вайнен[99], плакать – никс карашо! Ти делает други сетка. Немецкий зольдат зельбст хотеть поймать фиш. – И побежал, волоча за собой сачок, оставляя на серо-голубом снегу бородатые ошметки тины.

А дед Иван действительно плакал. Мутные слезы текли по грязным щекам, стекали на морщинистую шею. Он размазывал их по лицу трясущейся ладонью. Мне стало так жаль его, маленького, несчастного, со сползшими с тощего зада мокрыми портами, что я тоже заплакала, горько и безутешно.

– Главное, сачок, паразиты, уволокли, – горестно сморкался и всхлипывал дед. – Теперь не половишь – где его еще взять? Вот и порыбачили мы с тобой, деваха… Был куш, а стал шиш. Хоть бы одну рыбешку, ироды, оставили.

– Одна-то щука есть, – сказала я, поднимаясь наконец с земли, с трудом распрямляя онемевшие и враз закоченевшие ноги. – Смотри, деда. Знаешь, я специально не вставала, чтобы они не увидали. Ну, смотри же…

Вдавленная в снежно-глинистое месиво рыба казалась мне теперь царским подарком. Она уже не взбрыкивала, а лежала смирно и лишь изредка, словно зевая, устало и нехотя открывала зубастую пасть.

– Ий-ех, чтоб те, курат! – горестно и сокрушенно махнул рукой дед Иван (он никогда не бранился, самым страшным ругательством у него было слово – «курат», что означало по-фински «черт») и как-то потерянно и виновато побрел по берегу к дому. – Ий-ех, деваха, обмишурились-то мы с тобой как! Что теперь матери, Таське, Женюшке скажем? Дай я хоть эту-то последнюю щуку спрячу под куфайку. Ведь увидят проклятые жлобы – враз отымут.

…Если когда-нибудь мы еще встретимся с вами, мои дорогие братья, я непременно расскажу вам и про ту давнюю рыбалку, и про то по-настоящему неутешное горе, которое мы с дедом Иваном тогда испытали. Только встретимся ли мы?

Теперь немного о текущих делах. Всю эту неделю занимались работами по двору: пилили дрова и складывали поленницы, убирали, чистили сарай и конюшню для лошадей. А сегодня Сима с мамой трудятся над панским бельем, мы же с Мишей получили задание – убрать и побелить курятник. Вот это работенка так работенка! Измазались, «избелились» мы оба с макушки до пяток, вечером вышли из курятника, похожие на снежные мумии. Мишка направлял шланг с бьющейся из него белой струей на потолок и на стены, а я, в длинном до пола, дырявом фартуке из мешковины, качала насос. И все это делалось в такт озорной, веселой песенке:

       Ночка темна, Я боюся,
Да про-во-ди-и
Меня, Маруся.

Миша басом, с выражением, закатывая глаза, выводил:

       Провожала-жала.
До вокзала-зала…

Куры истошно галдели, кудахтали, иные из них, мешая нам, бестолково лезли под шланг. Тогда Мишка направлял время от времени на какую-нибудь пернатую дуру белую струю. Курица трясла головой, чихала, мы хохотали. Ну, наконец-то закончили и с курятником, и с остальными панскими делами. Впереди – желанный день для себя.

Да, а ведь завтра нам предстоит идти на юбилей к Павлу Аристарховичу. Отправимся четверо, так как Мише и Леониду надо ехать со Шмидтом на какую-то пилораму. Я всю неделю думала-гадала, что же подарить нашему «бывшему», и ничего не придумала. Решила снять со своей «экспозиции» две открытки с видами Ленинграда. Одна из них – Дворцовая площадь с памятником Николаю I. Другая – Невский проспект возле кинотеатра «Аврора» с уходящей вдаль перспективой. Думаю, что Павлу Аристарховичу такой сувенир будет приятен. Кроме того, в конверт с открытками я вложила тот красивый английский ремешок для часов, что презентовал мне недавно Толька.

Сима с Ниной тоже ломают головы над подарками. Нинка попросила у меня лист бумаги и довольно сносно нарисовала на нем свой дом с палисадником, со скворечником на березе, и рядом извилистую речку. А чтобы «юбиляр» лучше понял ее рисунок, сверху крупно написала: «Это – Россия!!» А Сима в последний момент расщедрилась – извлекла из недр своего чемодана отделанные желтым янтарем запонки, которые она привезла из дома. Одна мама не задумывается о подарке. Она сразу решила, что преподнесет Павлу Аристарховичу связанные ею еще в России из овечьей шерсти теплые варежки. Сейчас она «колдует» в кухне – готовит на утро ржаное тесто и начинку для пирожков (В моей кладовке так вкусно пахнет жареным луком!)