Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

Ну, что еще? Наконец-то позавчера получили весточки – одновременно от Гали и от дяди Саши. Галя сообщает в письме, что находится сейчас в небольшом городке Шробенхауз, что расположен в округе Дехау. Работает на железной дороге, их там несколько человек – русских женщин и девчонок, а руководит ими пожилой, в общем-то, спокойный, немногословный немец-мастер. Заменяют прогнившие шпалы на новые, очищают насыпи от травы и мусора. Живут железнодорожные «остарбайтеры» в дощатом бараке, спят на двухъярусных нарах. И все было бы ничего, но… голодно. Те девчонки, которые побойчее, пишет Галя, ходят иногда в хлебную лавку, где выпрашивают у покупателей куски, а она, Галя, пока этого не может. Правда, иногда живущая в соседнем доме немка приглашает ее вечерами помыть пол или постирать белье и за это кормит ужином. Еще пишет она о том, что в их барак частенько заходят вечерами и в выходные дни живущие поблизости «остарбайтеры» и поляки, кто-то, случается, принесет губную гармошку. Так что скучать не приходится. Словом, тон Галиного письма не такой уж мрачный, как я, по правде, ожидала, может быть, она и привыкнет там.

А письмо дяди Саши очень сдержанное. О себе и о своей работе он почти ничего не пишет, только интересуется нашими делами. Мы сделали вывод, что его отправили на какой-то военный объект, о чем он не может, не имеет права сообщить. Об этом свидетельствует и его обратный адрес: название города не указывается, вместо него – лишь несколько цифр. Вчера я написала им обоим ответы.

Ну, вот и все. Время опять позднее. Спокойной ночи.

28 ноября Воскресенье

С полчаса назад вернулись из гостей, и мне хочется записать по горячим следам свои впечатления. Какие они? Необычный прием, новое знакомство, и разговоры, разговоры – такие резкие, такие тревожные… Но расскажу все по порядку.

Павел Аристархович с Юрой ждали нас к трем часам, мы и явились точно к этому времени. Юбиляр огорчился, что Леонид с Мишей не смогли прийти, так как это обстоятельство несколько нарушило порядок на праздничном столе. Дело в том, что места здесь были распределены заранее (чего у нас дома раньше, при ожидании гостей, никогда не делалось), а возле приборов лежали небольшие, предназначавшиеся конкретно для каждого гостя сувениры (вот о таком я вообще никогда не слышала).

Мама получила красивую, в виде лилового бархатного ромба игольницу. Сима – красочный деревянный «грибок» для штопки чулок. Нинка – маленькое, круглое, с изящным ободком зеркальце. Ребятам предназначались одинаковые светло-коричневые с золотыми полосками по краям мундштуки. А я… а меня ждал невиданный по щедрости подарок – элегантная белая, с серебряным тонким орнаментом на конце и с размашистой надписью по корпусу «Paris» самопишущая ручка. Какая прелесть! Павел Аристархович отдельно вручил мне флакон фиолетовых чернил, показал, как следует заправлять крохотный резервуар. (Сейчас пишу этой ручкой, и кажется, что слова сами собой льются на бумагу.)

Мы все, конечно (а в особенности я и Нинка), были рады таким прелестным, нежданным сувенирам, но в то же время ощущали и вполне понятную неловкость – ведь наши-то «юбилейные» подношения на фоне этих щедрых даров выглядели так бедно! Однако Павел Аристархович, казалось, был искренне доволен всеми нашими подарками, – по крайней мере, он и виду не показал, что ему что-то не понравилось. Наоборот. Нинкину картинку он тут же прикрепил к стенке над комодом, похвалил ее за умение, произнес дрогнувшим голосом, что отныне этот уголок России будет всегда с ним. Маме с Симой он галантно поцеловал руки и тоже сказал какую-то витиеватую любезность, наподобие того, что их душевные подарки – самые милые вещицы, которые ему когда-либо приходилось иметь. А из моего конверта он взял только английский ремешок, открытки же настойчиво сунул мне обратно в руки.

– Нет, нет, – сказал мягко и вместе с тем непреклонно. – Я не могу, не имею права лишать тебя, моя девочка, самых великих твоих ценностей. Пожалуйста, не сердись и не настаивай, я все равно не возьму их. Вот этот прекрасный ремешок – другое дело. Он как раз кстати – мой уже окончательно стерся.