Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

На счастье, никого из посторонних в субботу у нас больше не было, и вечер, как и в первый раз, проходил спокойно, в дружеской беседе. Мы успели раньше поужинать, еще до прихода Роберта, и мама собрала в комнате чай. Как раз явился хмурый Миша от Гельба, сказал, что по радио ничего существенного про советский фронт не передали, а наоборот, снова пели дифирамбы в честь «храбрых гитлеровских воинов». Мол, русские выдыхаются, несут в боях огромные потери, а доблестные солдаты фюрера проявляют чудеса выдержки, стойкости и отваги.

– Ерунда все это. Обычная немецкая пропаганда, – решительно заявил Роберт и добавил, что ему доподлинно известно о том, что сейчас повсюду русские активно наступают и что, возможно, уже к Рождеству ими будут освобождены вся Украина и Белоруссия. Господи, Господи, Господи, хоть бы эти его слова были правдой!

Вот так, за разговорами, шло время. Но под конец все же пришлось всем изрядно перетрусить. Часов в девять, когда Роберт собирался уже уходить и мы вышли с ним в коридор, раздался вдруг короткий, резкий стук в дверь. Мы замерли, озадаченно глядя друг на друга. На всякий случай у нас заранее все было условлено. Приложив палец к губам, я жестом велела Роберту снять с вешалки шинель, бесшумно провела его через кухню в кладовку. Затем подошла к наружной двери: «Кто там? – Вер ист да?» – и с облегчением услышала голос Генриха. Чтобы прийти немножко в себя и принять надлежащий вид, я помедлила секунду, затем откинула крюк.

Генрих возник на пороге в домашнем старом, с яркими заплатами на рукавах пуловере. В руках он держал большую, отдраенную до блеска кастрюлю, поверх которой стояла еще и накрытая белым вафельным полотенцем тарелка. От кастрюли, от тарелки и, казалось, от самого Генриха исходил восхитительный горячий чесночно-перцовый дух. Я поняла, что было в кастрюле и под полотенцем.

– О, Генрих, снова «вурстзуппе»[103] и «блютвурст»?[104] Как должно быть вкусно!

В субботу с утра в Гельбовом подворье царили хлопоты – там закололи к Рождеству кабана. Весь день фрау Гельб с Анхен занимались готовкой и консервацией. Об этом можно было догадаться по беспрерывно вьющемуся над трубой сизому дымку и по озабоченному, распаренному виду Анхен, когда она, простоволосая, в шлерах на босые ноги, выбегала из дому то в сарай за брикетом, то в погреб, где у них хранятся порожние стеклянные банки. (В отличие от наших русских обычаев, при которых свинина обычно хранится в виде солонины, здесь, у немцев, в натуральном виде остаются только пара окороков, вся же остальная туша – вот уж где не пропадает ни грамма! – подвергается кулинарной обработке – изготовляются разнообразные консервы, фарши, колбасы.) Вечером, когда все дела были завершены, супруги Гельб по традиции (в прошлом году произошло то же самое) прислали нам, «восточникам», свой рождественский гостинец – кастрюлю наваристого, жирного бульона, в котором отваривалась колбаса, – так называемого «вурстзуппе» – и несколько кружков ливерной и кровяной колбасы. Генрих не спешил домой. Сев на диван, он неторопливо рассказал нам о своей вчерашней поездке с отцом в Мариенвердер, на призывной пункт. На днях он получил оттуда повестку о досрочном вызове его в армию. Но так как недавно семью постигла тяжкая утрата – Генриху дали пока отсрочку. До весны. (Тут уж, видно, Гельб приложил все свое отцовское усилие.)

Я делала вид, что внимательно слушаю Генриха, сочувственно кивала и поддакивала ему, а сама словно бы сидела на углях: как чувствует себя там, в темной кладовке, невольный пленник? Не вздумал бы он выйти раньше времени из своего укрытия. Вдобавок услышала, как за стеной что-то глухо грохнуло, и не смогла больше выдерживать. Пробормотав Генриху извинения, – мол, в кухне ждут неотложные дела, – выскочила прочь…

В кладовке дверь была чуточку приотворена. В падающем сквозь узкую щель свете Роберт, негромко чертыхаясь, подбирал с пола рассыпавшуюся картошку.

– Я нечаянно задел эту дурацкую корзинку, – шепотом объяснил он, поднимаясь с колен, и, сев на подоконник, взял меня за руку. – Кто там к вам еще пожаловал?

Я объяснила и добавила, что теперь у нас появилась возможность угостить своих гостей в рождественский вечер домашней колбасой.

– Пусть этот немец подольше пробудет там, а вы не оставляйте больше меня одного здесь, – просительно сказал Роберт и ближе притянул за руку к себе. – Присядьте рядом. Здесь есть еще местечко… Не бойтесь же меня.

Я села на край подоконника, и Роберт тотчас же обнял меня. «Чтобы вы не замерзли… В щели окна сильно дует, – пробормотал он и повторил уже однажды сказанное: – Ведь в этом нет ничего плохого».

Конечно, в смятении думалось мне, в том, что парень обнимает девчонку, нет ничего плохого, а все же… Еще решит, что я стала такая уступчивая из-за его шикарного подарка. Еще возомнит о себе Бог знает что… Ну уж – нет… Я решительно отвела его руку, поднялась с подоконника: «Роберт, я лучше постою. Боюсь, что мы с вами нечаянно разобьем еще и стекло».