Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

В лесу, несмотря на хмурую сумеречность, было удивительно хорошо. Березы уже подернулись легкой, словно ранняя седина на висках, желтизной. И раскидистые кроны кленов тоже будто озарились жарким заревом невидимых пожаров. На ало-золотом фоне рельефно выделялись невозмутимые, разлапистые черно-зеленые ели. Мягко шелестели под ногами опавшие листья, тревожно стрекотали где-то в вышине болтливые сороки, и заинтересованно цокали, прыгая вслед за нами по веткам, любопытные белки.

Хорош был этот немецкий лес, а мне опять вспомнился свой, родной – русский. Сейчас у нас, в России, уже вовсю хозяйничает осень. Деревья пылают червонным золотом и багрянцем, а по утрам трава на лесных прогалинах покрывается тяжелыми серебряными каплями росы. Как я радовалась, когда наши постоянные дачники, к тому же заядлые грибники, бывшие дальневосточные партизаны тетя Дуся и дядя Яша брали меня с собой ранними сентябрьскими утрами в лес, за грибами. Я, в то время 12–14-летняя девчонка, пожалуй, знала лес не хуже, чем мои пожилые спутники. Потому что всем сердцем любила его и никогда не отставала, и не уступала в «грибных походах» маме или братьям. Были у меня, как и у каждого уважающего себя грибника, свои заветные лесные уголки и полянки, где я почти всегда находила припасенные природой подарки… Закрываю сейчас глаза и будто наяву вижу одну из таких прогалинок… Словно брошенные чьей-то щедрой рукой тяжелые бронзовые пятаки, рассыпались под серебристо-росным покровом крепкие, ядреные рыжики. Торопливо оглядываясь, – не пропустить бы случайно какой гриб! – сную в нетерпении по полянке, нарушая паутинную ткань сотканной из росы вуали, оставляя за собой неприглядные, мокрые, космато-зеленые следы. И не замечаю в пылу грибного азарта, как в резиновых опорках давно уже хлюпает влага, а рукава и подол платья потяжелели от холодной росы.

Были у меня, конечно, и другие заветные уголки, месторасположение которых я также держала в тайне от всех. Среди сумрачной еловой чащи поджидал меня дряхлый, сплошь заросший бархатистым зеленым мхом и рыхлыми, белесыми лишаями пень, который очень часто щедро одаривал меня двумя-тремя боровиками, с крепкими боченкообразными ножками и с широкими, словно бы облитыми коричнево-бурой глазурью шляпками. Помню, дядя Яша с тетей Дусей даже слегка завидовали мне, когда я в назначенный срок появлялась в условленном месте с полной корзиной грибов.

– В наших польских лесах тоже водятся и белые грибы, и рыжики, – сказал Юзеф, поднимаясь с кучи сухого лапника, сидя на котором мы с удовольствием умяли захваченный мною из дома скудный провиант и где мои спутники выслушали «на десерт» рассказ о моих довоенных «грибных похождениях». – По-нашему рыжик зовется – «руди риц». Моя матушка считала этот гриб лучшим изо всех, в урожайные годы завжды солила рыжики в кадушке.

Вернулись мы домой около одиннадцати. Нинка страшно разобиделась на нас, встретила чуть ли не со слезами и, пока мы с Юзефом поглощали остывший завтрак, все время сердито выговаривала нам. Обманщики! Почему не разбудили ее? Ведь обещали же!

Мне ужасно не хотелось чистить грибы (ведь одно дело – собирать их, а другое – заниматься разборкой), а от этого, я понимала, никуда было не деться, так как у мамы и у Симы возникли другие серьезные дела – одна готовила обед, другая стирала. И я, переглянувшись с Юзефом, сказала Нинке:

– Слушай, перестань же, в конце концов, ныть! Ну, что тебе – лес? Была бы еще хорошая погода, а сегодня там слякотно и хмуро. Другое дело – разобрать и почистить уже собранное… Так и быть, мы с Юзефом, пожалуй, доверим тебе эту работу. Хотя для меня, например, возиться с грибами – самое любимое занятие.

– Я тоже больше всего обожаю чистить грибы, – подхватил с готовностью Юзеф, – но, чтобы ты, Ниночка, не обижалась на меня, сегодня напрочь – так уж и быть – лишаю себя этого удовольствия.

После этого преисполненная чувством ответственности Нинка тут же уселась с кухонным ножом перед корзиной, Юзеф скрылся в своей кладовке, а я, воспользовавшись тем, что в комнате никого не было, примостившись у стола, записала навеянное утренними воспоминаниями о российском лесе стихотворение, строки которого удивительно легко складывались в голове сначала в лесу, а затем по пути к дому: