Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Но я не разбился – недаром ведь числился первоклассным водителем, – к месту назначения прибыл благополучно. Наша колонна была вся в сборе, но никто не знал, когда будет отправка. Уже совсем рассвело. После моего прибытия прошло часа полтора. Я спросил у пробегающего мимо знакомого обер-лейтенанта – долго ли еще предстоит нам «загорать» тут? Он неопределенно пожал плечами: «Говорят, после обеда… Накормят горячим и – в путь. А впрочем… Может, и сейчас, через минуту, поступит приказ – ты ведь знаешь нашу нынешнюю неразбериху…»

Его последние слова я пропустил мимо ушей. Мысль лихорадочно работала: до полудня еще три часа, а обеда раньше не будет. Это точно. Я успею вернуться. Если гнать как следует, одного часа двадцати минут хватит в один конец. Еще столько же – обратно… Итак, мне остается двадцать минут. Целых двадцать минут! Я должен, должен увидеть ее еще раз!

Я выскочил из кабины, захлопнув крепко дверцу, ринулся к своему приятелю – Зигфриду, который – я точно знал это! – повсюду таскал за собой в кузове подобранный где-то мотоцикл.

– Дружище, – сказал я ему, – не спрашивай сейчас ни о чем, а дай мне немедленно свой драндулет! Быстро… Ну! Я потом тебе все объясню…

Зигфрид – он единственный из всех наших ребят знал о моем отношении к Маше – посмотрел на меня, как на полоумного: «Ты сошел с ума… Определенно сошел с ума! Вот-вот объявят отъезд… Ты хочешь, как дезертир, получить пулю в затылок?»

– Пошевеливайся! – заорал я. – Ты что – пожалел для меня этот свой дерьмовый гроб на колесах? Можешь не сомневаться – я верну его тебе. Пусть даже меня ждет пуля в затылок – я верну его!

– Бери, психованный, и проваливай, – проворчал Зигфрид и полез в кузов. – Эй, – крикнул он мне вслед, – считай, что я тебя предупредил… Не надейся, что буду стараться выгородить тебя. Мое дело – сторона…

Я не ехал – летел. Двухколесный драндулет оказался быстрым, как гепард. Иногда меня подбрасывало на льдистых ухабах так, что я едва удерживался в седле. Но я не думал об опасности. Я подбирал в уме слова, что сейчас скажу ей. Я скажу:

– Маша, я очень прошу тебя – уезжай отсюда. Не решишься одна – уезжай с матерью. Сейчас, я знаю, многих русских отправляют на работы в Германию… Я понимаю, это мерзко, но ты, пожалуйста, не противься. Не прячься от угонщиков, прошу тебя. Это единственный выход, чтобы остаться в живых… Поверь мне, тут скоро будет ад: наших сраных вояк погонят под зад, а уж они-то постараются никого и ничего не пощадить… Я оставлю тебе свой домашний адрес, ты его обязательно запомни, заруби в своей памяти. Когда будешь в моей Дейтчланд – дай о себе весточку. Я предупрежу своих домашних – мать и сестру, – они помогут мне связаться с тобой… Маша, я очень прошу… Я люблю тебя, Маша. Знай, я не смогу дальше жить без тебя. Если я буду знать, что ты в безопасности и что хоть немного, хоть совсем немножко любишь меня, – со мной тоже ничего не случится. Уверен, ничего не может случиться плохого… Только ты будь жива и помни обо мне. И еще… Любимая, я открою тебе то, что особенно тревожит меня. Я знаю – ты сильная, чистая, но здесь, вокруг тебя, сейчас столько скотов. Ты просто не знаешь, сколько среди нас, цивилизованной солдатни, грязных, вонючих скотов. Я говорю тебе так потому, что и сам до недавнего времени был одним из них. Пожалуйста, послушай меня…

Я все еще твердил эти слова, как заклинание, как молитву, когда влетел в знакомую деревню. Оставалось буквально метров сто до дома, где жила моя любовь, как вдруг я увидел ползущую мне навстречу по дороге подводу. Сивобородый мужик, сосед Маши, в нахлобученной на уши облезлой шапке, с заткнутым за пояс кнутом, шагал, держа в руках вожжи, рядом с телегой, в которую были брошены лопаты, лом, несколько пустых мешков. Сзади шли Маша и ее мать.

Я сразу узнал мою любимую, хотя она была в необычном для нее, забавном наряде – в мужских ватных штанах, заправленных, как вы говорите, в валенки, в таком же ватнике, подпоясанном каким-то цветным кушаком, в теплом, клетчатом платке.

Прочертив передним колесом глубокую ложбину на дороге и осыпав их двоих снежно-грязной пылью, я с ходу остановил свой драндулет. По-видимому, Маша сразу не узнала меня, смотрела хмуро, но тут же в ее глазах появились удивление, радость, смущение (наверное, она застеснялась своего нелепого вида).

– Маша, – сказал я упавшим голосом и, сдернув зубами рукавицу, задрал рукав шинели, чтобы показать ей часы. – Маша, у меня… У нас мало времени. Только двадцать, ну, от силы тридцать минут. Всего лишь тридцать минут… Вернись, Маша. Мне необходимо с тобой поговорить. Это очень важно. Для нас двоих важно. Пожалуйста… Скажи своей маме. Она поймет, должна понять… Пожалуйста, Маша…