Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Да? Тебе действительно интересно? Я так рад этому! Ну, тогда слушай… Однажды, возвратясь с очередного рейса, я с удивлением увидел, что прежде нежилые передние комнаты дома ярко освещены (с начала войны Маша с матерью оставались вдвоем – ее отец, брат и старшая сестра – медичка были на фронте, поэтому в целях экономии топлива и керосина они занимали только две небольшие комнаты сразу за кухней. Моя же комната располагалась по другую сторону кухни). С недобрым предчувствием я заглянул сквозь распахнутую настежь дверь. В большой комнате за круглым столом, уставленным фляжками и тарелками с едой, восседала ватага наших бравых ребятишек. Маша, со знакомым мне спокойным, непроницаемым лицом, находилась тут же, что-то переставляла на столе. Солдаты ржали, отпускали «соленые» шутки. Я заметил, как один из них, наиболее шустрый, схватил проходившую мимо Машу за руку. В этот миг она увидела меня, неподвижно стоявшего в дверях кухни, оставив тарелку, быстро подошла ко мне.

– Ганс, – сказала взволнованно, – я хотеть нет идти там! А они, эти… Они звать и звать мне. Они кричать! Ганс, я хотеть нет…

– Обожди здесь. – Я легонько отстранил ее, шагнул к тем, пирующим. Ими оказались сопляки-недоноски, только что присланные в Россию на убой из родимого Фатерланда.

– Что здесь происходит?! – спросил я. – По какому поводу пиршество? – (Они вскочили, вытянулись в струнку – я был старшим по званию, а в нашей армии дисциплина превыше всего.) – Прошу прекратить шум! И закрыть плотно дверь! И запомнить: никого из местных хозяев больше не тревожить! Надеюсь, все поняли меня?!

Кто-то из недоносков, по-моему, тот «шустряк», не сдержался, коротко хихикнул. Я шагнул к нему: «От-тставить смешки! Считай, что тебя, малыш, я предупредил персонально! Иначе не успеешь доползти до фронта…» Я вышел, громыхнул специально дверью. Там, среди пирующих, воцарилась мертвая тишина.

Маша все слышала. Она с благодарностью посмотрела на меня. В тот вечер я впервые после давней памятной сцены осмелился обнять ее. Просто притянул ее, неподатливую и молчаливую, к себе и стоял, замирая от счастья, чувствуя совсем близко от себя ее юное тело. Она не подняла рук, не обхватила ими мою шею, – просто стояла молча и, как мне показалось, с нетерпением ждала, когда я отпущу ее.

Но я уже не был ей безразличен. В этом я вскоре убедился… В тот раз я вернулся что-то очень поздно, уже далеко за полночь, к тому же совершенно измученный, разбитый. Был трудный день, бомбежка, обстрелы… В мою машину угодил осколок, пробил бензобак. Я чуть не взлетел на воздух вместе с грузом боеприпасов, которыми был набит мой кузов. Помогли знакомые ребята-шоферня. Все вместе мы сбили пламя, а потом я, чуть не плача от боли в руках, еще долго ремонтировал свою израненную машину. Наконец пополз в обратный путь. Сидя за рулем, я с грустью думал о том, что не увижу сегодня Машу. Поздний, ночной час… Она уже спит…

Но Маша не спала. На кухне горел свет. Она сидела в одиночестве за столом перед раскрытой книгой. Заслышав мои шаги, поднялась навстречу: «О Ганс! – Мне послышались в ее голосе тревога, беспокойство. – Ганс… Как ты опоздать! Я думать – ты приехать нет уже…»

– Сейчас, Маша. – От радости, словно я налакался шнапса, у меня заплетался язык. Я издали показал ей свои грязные, обожженные руки. – Сейчас, Маша… Не уходи, пожалуйста. Сейчас…

Я вошел в свою комнату. Скинув возле порога сапоги и сбросив с себя прогоревшую на рукавах шинель, открыл дверь.

– Маша…

Она вошла сразу. Не находя слов, я привлек ее к себе, крепко прижался своей холодной, воняющей бензином и гарью щекой к ее теплому, свежему лицу.

– Маша… – Своими черными, местами обгоревшими, кровоточащими пальцами я взял ее неподвижно опущенные руки, закинул их себе за шею. – Маша… Ну, пусть так… Не упрямься. Пожалуйста…

Господи, как мне хотелось в тот миг ее поцеловать! У меня прямо губы онемели от нестерпимого, сладкого желания. Но я все же сдержал себя – боялся опять все испортить. В моих ушах звучала, не переставала звучать та ее немыслимая фраза: «Ты никогда больше делать нет так!»

Прижимая к себе ее голову, я нечаянно задел обожженным местом за прядь волос и невольно охнул. Она тотчас отстранилась, испугалась: «Твоя руки… Мой Бог! Сейчас я… Теплая вода… Ты иметь это? – Она покрутила возле пальца. Я понял – бинт. – Я сама».

Маша вышла и почти тотчас вернулась с чугунком теплой воды. Вылила ее в таз. Страдальчески улыбаясь, стала осторожно намыливать и оттирать мои черные руки своими нежными, ловкими пальчиками.

Я смотрел на нее и почти не чувствовал боли. Я мечтал. Несбыточными, я знал это, были мои мечты, но я все равно мечтал. Где-то в туманном, непременно прекрасном будущем я представлял нас вместе. Ее и меня… Меня и ее.

Маша окончила свою работу, бережно промокнула мои отмытые руки чистым полотенцем: «Теперь дать мне это». Она снова покрутила вокруг пальца.