Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Я достал из своей аптечки эмульсию от ожога и бинт, подал ей. Я и сам мог бы, конечно, все это сделать, тем более она бинтовала так неуклюже и неумело, но мне были приятны прикосновения ее рук, ее участие и близость. Когда она закончила наконец со своим бинтованием, я, благодарный ей, попытался было снова обнять ее. Но Маша решительно отстранилась. Ее голос звучал спокойно и строго: «Нет. Теперь ты будет спать. Уже есть поздно. Завтра… Нет – сегодня ты рано встать. Гутен нахт».

В ту ночь, впервые со времени нашего знакомства, я увидел крамольный сон… Маша была моей. Я жарко целовал ее, обнимал. Она отвечала мне тем же. Утром я поднялся разбитый, но чувство счастья не покидало меня. Теперь я знал, что Маша тоже думает обо мне, ждет меня, что она, так же как и я, вся в ожидании тех сладких вечерних краткосрочных мгновений, когда мы вновь сможем побыть наедине – просто, не говоря друг другу ни слова, постоять в волнении рядом, слыша торопливое, радостное биение наших сердец.

Но днем… А днем произошло то, что когда-то должно было произойти. Наша автомеханизированная часть получила приказ о передислокации. Мы должны были покинуть свои места ранним утром следующего дня.

Я гнал машину, выжимая до предела газ, по разбитой, ухабистой дороге и с тоской думал только об одном: как я перенесу это? Как я смогу жить дальше, не видя ее, не слыша ее привычного, столь ужасного, милого говора… Сраженный горем, я представлял в мечтах наш последний вечер… Сейчас я приеду. Войду в дом. Сразу позову ее. Она придет ко мне. Я сожму ее в своих объятьях и скажу: «Маша, я люблю тебя… Маша, я уезжаю… Я должен завтра уехать. Совсем… Я люблю тебя, Маша, и не знаю, как смогу жить без тебя. Я бы все на свете отдал, чтобы быть с тобою рядом всегда. Но я не волен над собой. Милая, что мне делать? Что нам делать?»

Я знал: она тоже будет сражена этим известием. Я прижмусь наконец без боязни к ее губам. Она ответит мне. А потом мы будем вместе весь вечер. Наш последний вечер… Я ничем не обижу ее, мою любимую, просто буду счастлив тем, что она рядом, что я могу смотреть на нее. Мы должны серьезно поговорить, обсудить, как нам быть дальше. Ведь просто невозможно, чтобы не нашелся какой-то выход. Война когда-нибудь кончится. Мы не можем, не имеем права потерять друг друга…

Но все мои мечты развеялись в прах, как только я переступил порог дома. В комнате, где я жил, уже сидели прибывшие мне на смену два угрюмых, щеголеватых, воняющих одеколоном типа. Они меня о чем-то спрашивали, я им что-то отвечал. Я понял: их прислали сюда, в Россию, из благословенной, благовонной Франции, и они оба уже наклали в штаны от страха при мысли о близкой встрече с русскими варварами.

Не зная, куда себя деть, в тоске и в смятении, я вышел на кухню. Маша, стоя возле буфета с тряпкой в руках, наводила на полках порядок. Рядом, на столе, высились извлеченные из буфетной утробы стопки тарелок, чашки, граненые на ножках рюмки, еще какая-то посуда. Ее мать, сидя возле древней, рассохшейся деревянной прялки, под монотонное тарахтенье тянула тонкую пряжу. Они обе удивленно уставились на меня – ведь до этого я всегда старался без особых причин не путаться у них под ногами.

– Я завтра уезжаю, – сказал я хрипло, глядя на Машу. – В другое место. Совсем. Вот так…

– Да? – Она с улыбкой смотрела на меня. – Уезжать? Мы два желать тебя хорошо дорога…

О Господи. Эта глупая девчонка не поняла меня.

– Маша! – Не обращая уже внимания на ее мать, я подошел к ней, выхватив полотенце и бросив его на стол, взял ее за руки, повторил раздельно: – Маша, я должен завтра, рано утром, уехать отсюда. Совсем, понимаешь? Завтра. Возможно, мы никогда больше не увидимся. Никогда, понимаешь? Ниемальс…

В ее глазах мелькнула тревога, а губы продолжали улыбаться: «Но я уже сказать тебе: мы два желать хорошо ехать».

Внезапно она рассердилась: «Иди прочь! Ты мешать мне». Потом, оставив свою работу, затеяла вдруг что-то необычное. Ущипнув меня за бок, как иногда это делал я, засмеялась, принялась насмешливо дразнить меня: «У-у, какой шпек! Толстый медведь – Бер… Ты мешать мне. Нельзя ходить…»