Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Я в последний раз обнял Машу, крепко поцеловал ее. Мои глаза опять были влажны от слез, и все же я, вопреки всему, ощущал что-то наподобие счастья. Не такой уж я законченный подонок, если сумел сдержать себя… Я поднял с пола мятую бледно-голубую ленточку, что упала с Машиных волос, положив ее в карман, объяснил ей: «Этот бант я сохраню в память о тебе до конца своих дней».

Мне все никак было не расстаться с Машей, а время летело, торопило. Наконец я нашел в себе силы оторваться от нее, застегивая на ходу шинель, вышел на кухню. Ее мать стояла у плиты, что-то мешала в чугунке. По-видимому, она не предполагала увидеть меня снова здесь, считала, что я не дождался Машу и давно уже уехал. Она растерянно и вопросительно смотрела на меня, в ее глазах читалась тревога. Я решился, подошел к ней, взяв ее сухую, морщинистую, пахнущую той же мороженой капустой руку, поднес к своим губам: «Я уезжаю, мама… Теперь уже насовсем. Не волнуйтесь, я ничем не обидел Машу. Я люблю ее, вашу дочь. Прощайте…»

Я не стал ждать ее ответа, вообще не был уверен – поняла ли она меня? Но все же, мне показалось, ее взгляд несколько смягчился. Сойдя с крыльца, я посмотрел на окно Машиной комнаты. Она стояла на том же месте, где я ее оставил. Улыбаясь грустно, поднесла пальцы к губам, послала мне воздушный поцелуй. Лицо ее было печальным… Вот и все. – Дитрих взглянул на меня. – Вот так и окончилась моя любовь…

Пока он рассказывал, я успела начистить картошку, нашинковала капусту, морковь, брюкву. На плите, в нашей большой «семейной» кастрюле поспевало, распространяя вокруг аппетитный запах, овощное рагу, шумел, закипая, чайник. Обед, слава Богу, на подходе, и как раз – кстати: скоро придут наши с окопов.

– А что было дальше, Ганс? Чем тебе обошлась та поездка? Удалось ли догнать своих? Давай уж, рассказывай до конца.

– А дальше… Дальше – ничего интересного. – Голос его поскучнел. – И ничего хорошего. Своих я, конечно, догнал, но это произошло уже в ночь на вторые сутки. Как я и предполагал, наша колонна отбыла сразу после полудня. Обнаружив опустевшую стоянку, я зашел к местным штабистам в надежде узнать направление маршрута. Пожилой «оберст» неприязненно покосился на меня:

– Появился, беглец? Ну что – нашел?

Не понимая, что он имеет в виду, я на всякий случай ответил:

– Нашел.

– Ну и как, все в целости? – продолжал тот непонятный допрос.

– Да. Все в сохранности.

– Смотри, парень, тебя ожидают большие неприятности, – вдруг устало, по-дружески предупредил «оберст». – Тебе здорово повезет, если сумеешь выкрутиться. Если удастся избежать самого страшного – впредь будь осмотрительнее.

Трясясь на своем «драндулете», я размышлял – что же подразумевалось под словом «нашел»? Наверняка это неисправимый фантазер Зигфрид, выгораживая «дезертира», придумал какую-то одному ему известную версию… Но в общем-то, если признаться честно, тогда моя участь мало тревожила меня. Я еще весь был там, с моей Машей, еще весь был полон ее губ, рук, глаз. Я снова слышал ее ужасный, такой милый вульгарный говор: «Я никогда забыть тебя. Я желать тебе жить долго-долго». – «Да, – думал я, – подскакивая на льдистых колдобинах, исполнится ли для меня это ее последнее пожелание?»

Догнав наконец остановившуюся на ночлег в какой-то небольшой деревушке колонну, я, совершенно ошалевший от тряски, отправился искать Зигфрида. Шоферня разместилась по избам, и мне пришлось обойти несколько домов, прежде чем я нашел его, дрыхнувшего на теплой лежанке. Моя догадка оказалась правильной.

– Ты потерял документы, понял? – пробурчал Зигфрид, едва разлепив глаза, после того как я с великим трудом растолкал его. – Запомни: твою машину занесло в кювет, и ты, выбираясь из него, случайно обронил в снег планшет с документами. Обнаружил пропажу только перед самым получением приказа об «абмарше». Это все, дружище, что я смог для тебя сделать. Лучшего, извини, не придумал.

Внезапно он разозлился:

– Где мой, черт подери, мотоцикл? Чтобы утром же он стоял на прежнем месте! И вообще… убирайся вон, кретин! Ходят тут всякие, спать не дают. Я уже говорил тебе – выкручивайся сам как знаешь. Мое дело – сторона.