Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Дело в том, – нехотя произнес Дитрих, – что через недельку-полторы я снова лягу в госпиталь… Предстоит еще одна, по мнению моего врача, сложная операция, и на сколько я там застряну – неизвестно… В последнее время мой укороченный на две трети желудок окончательно взбунтовался, почти не пропускает пищу – я вынужден питаться исключительно жидкими бульонами… Так что, – он улыбнулся невесело, – так что, если ты пожелаешь мне удачи – это будет для меня совсем не лишним…

– Я желаю тебе, Ганс, всего самого доброго, – искренне сказала я. – Поправляйся быстрей и окончательно, и, возможно, ты еще сам увидишь свою Машу… Знаешь, я как-то слышала от одной, на мой взгляд, мудрой немецкой женщины, – кстати, ты же тоже знаешь ее – это фрау Гельб, наша соседка, – так вот, фрау Гельб верит в то, что после войны не будет больше никакой вражды между нашими народами – немецким и русским, – что пролитые реки крови напрочь смоют ее.

После обеда я рассказала прилегшей отдохнуть Симе (конечно, без особых подробностей) о том, что услышала от Дитриха. Мы извлекли из конверта (незапечатанного) фотографию Ганса, и я убедилась, что не ошиблась в своих предположениях, – этот беспечно улыбающийся, белозубый, еще не тронутый смертельным жалом войны бывший «бравый защитник фюрера», с нашивками младшего командного состава (я не разбираюсь в их, немецких званиях), и в самом деле был когда-то удивительно красивым парнем. Немудрено, подумалось мне, что зачитывающаяся английскими романами недавняя деревенская школьница ответно увлеклась им.

Симу, и в особенности Нинку, рассказ очень заинтересовал, а сидевшая возле стола за сочинением очередного письма к Маргарите или к Эйдемиллерам мама, вроде бы не слушавшая нас, вдруг поднялась со своего места, проходя мимо в кухню, произнесла нараспев: «Ох-хо-хо… Вот уж правильно говорится – „неисповедимы пути Господни…“» Я так и не поняла – что она хотела этим сказать?

Я записывала услышанную от Дитриха исповедь в течение нескольких вечеров на протяжении почти двух недель. Кто знает, может быть, мне действительно удастся когда-нибудь разыскать Машу и я напомню ей – желательно или нежелательно для нее? – историю большой любви к ней, русской девчонке, немецкого фронтового шофера Ганса Дитриха, расскажу также – только будет ли это интересно ей? – о его дальнейшей участи.

А сегодня уже…

12 декабря Вторник

Что произошло нового за эти дни? Многое. О некоторых событиях, особенно об одном, принесшем опять уйму переживаний, волнений и страха, я постараюсь рассказать здесь. Но в первую очередь, конечно, о событиях хороших, желанных.

В конце ноября наши советские войска полностью очистили от немцев Албанию. Продолжаются бои за Будапешт. Не дремлют и союзники. Правда, их почему-то все время, как иногда меня с моей писаниной, заносит «не в ту степь». Уж колошмятили бы быстрей и энергичней фрицев здесь, на их германской земле, чем лезть куда-то к «черту на куличики». Тогда бы с падением Рейха – главного средоточия зла – глядишь, и в других, ввергнутых в пучину войны частях света быстро наступило бы умиротворение… Теперь же они после Греции высадили очередной десант на Филиппинских островах, где опять участвовало очень много самолетов и кораблей. Но принесший сегодня эту новость Янек (он встретил англиков от Степана) в ответ на высказанные мною вслух мысли весьма пренебрежительно заявил, что рассуждать о подобном – «не нашего ума дело» и что, наверное, имеется общая согласованность в действиях всех Союзных держав… Что же, может, это и справедливо, но только так хочется, чтобы весь этот кровавый кошмар закончился как можно скорей. Так уже трудно даются эти ожидания.

Теперь несколько слов о текущих делах. Ноги мои, слава Богу, поправились – кстати, получившая большие ушибы правая стопа болела почему-то меньше, чем левая, на которой вообще был совсем незначительный синяк, – и я уже с неделю хожу вместе со всеми на работу. Но и до этого не бездельничала – упаси Боже! – иначе Шмидт с ума сошел бы. Клара с Линдой (после смерти старой фрау они ведут теперь хозяйство) выкопали для меня «не пыльную», однако муторную работенку – сидела в господском доме и чинила, штопала, латала господские шмутки. Господи, я поражаюсь этому немецкому скопидомству! Ведь к «немедленной эвакуации» уже все готово – многочисленные ящики, короба, кошелки с различными консервами, крупами, мукой, сахаром, винами – давно погружены в крытый прицеп, что стоит наготове в сарае. Одна из комнат дома буквально забита мешками и тюками с бельем, одеждой, рулонами тканей, постельными принадлежностями. Так неужели они намерены тащить за собою и это штопаное и латаное барахло?