Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Юра пишет очень выдержанно. Для тринадцатилетнего мальчика его литературный стиль просто великолепен… С ним все хорошо. Он учится в специальной технической школе для детей-сирот, где готовят разных мастеровых людей. Живет в пансионе вместе с другими мальчиками. С одним из них – его зовут Коля – подружился. У Коли есть в Данциге бабушка, они уже два раза были у нее в гостях… Иногда его, Юру, навещают или Зоя Александровна, или Маргарита Серафимовна, он благодарен им за это… Словом, этакое бесстрастное, вежливое письмо. И только в конце, как нечаянный всплеск волны, разбежались по строчкам заполошные, идущие от сердца слова: «Я о вас всегда помню, всегда думаю о вас и очень надеюсь, что мы когда-нибудь встретимся еще… Если кому-нибудь из вас доведется быть на могиле моего дедушки, пожалуйста, поклонитесь ему от меня низко-низко. То время, когда я жил с ним, а особенно те дни, когда мы с ним бывали у вас, – самое лучшее, что было у меня…»

Дядя Саша пишет, как всегда, бодро, уверяет, что дела у нас идут блестяще, и советует всем держать «хвост пистолетом». Сообщает, что в их режиме сейчас некоторое послабление и что, возможно, ему удастся вскоре навестить нас. Это было бы, конечно, замечательно!

А вот Галя опять удивила своими любовными историями (это наша-то робкая, всего боящаяся, прежняя тихоня Галя!). С первым ее возлюбленным – поляком Сигизмундом – у нее все кончено – а ну его! Мол, оказался грубым и несамостоятельным. К тому же старый и ревнивый. Теперь у нее другой парень – свой, украинец, по имени Васыль. Дюже гарный хлопак, здорово грае на гармошке и ее, Галю, так кохае! Ах, Галька, Галька, что-то слишком ты там закрутилась со своим «коханнем». Мама только рукой махнула в досаде: мол, покатилась девка…

Примерно часа в два, когда большинство гостей уже разошлись, а у нас сидели только Вера, Галя и Люся, неожиданно пришел Роже. Открыв ему дверь, я обомлела – среди белого дня, во французской форме! Но он (умница!) в дом не зашел (хотя я и промямлила что-то наподобие: «Пройди, пожалуйста…»), а позвал на минутку выйти к нему. В руках у Роже, как и в прошлый раз, оказался сверток из газеты, в котором снова были цветы. Яркие, розово-алые «декабристы»: «По традиции решил поздравить тебя с Рождеством и с Новым годом», – сказал, улыбаясь, он.

– Спасибо, Роже. – Я чувствовала себя крайне неловко. – Извини, но мне сегодня совершенно нечего ответно подарить тебе. С тех пор как деревенский фриезер, готовясь бежать, прикрыл свою лавчонку, – нигде ничего невозможно достать.

– О, я знаю, не волнуйся, пожалуйста. Я ведь тоже не смог приобрести для тебя ничего стоящего. – Он засмеялся. – Кстати, эти цветы… Знаешь, в господском доме много горшков с разными растениями.

Сказав девчонкам, что я сейчас вернусь, и велев Нинке поставить цветы в банку с водой, я накинула пальто, проводила Роже до железнодорожного переезда. Поговорили о последних событиях. По мнению Роже, в связи с неурядицами союзников в Арденнах русские действительно должны не сегодня завтра начать последнее, разгромное наступление в Восточной Пруссии. Ведь отступающие американцы наверняка взовут о помощи и Сталин из союзнического долга не сможет отказать им.

– Вполне возможно, что это может произойти даже и до Нового года, – сказал Роже, отвечая на мой вопрос, и добавил, серьезно глядя на меня: – Я уверен, что, когда начнется наступление русских, немцы погонят всех нас за собой, на Запад, навстречу англо-американцам. Я не советовал бы тебе и всем вам прятаться от угонщиков, так как следом непременно пойдут каратели. Пойми, это не важно, кто освободит. Все равно война скоро окончится. Главное для нас – выжить.

У переезда мы на всякий случай – вдруг больше не увидимся? – тепло распрощались, пожелали друг другу скорейшего возвращения на Родину, счастья в жизни.

– Я буду часто вспоминать тебя, Верона, – произнес с грустной улыбкой Роже. – А ты? Будешь ли ты хоть иногда, хоть изредка, тоже думать обо мне?

– Всегда, Роже, – сказала я искренне. – Ты знаешь, мне кажется, что я до конца своей жизни будут помнить всех, с кем подружилась здесь. Просто не смогу не помнить.

Обедали мы сегодня по-праздничному, в большой компании. За столом, кроме нас, сидели Галя, Люся, Вера, Василий, Иван Болевский и, конечно, неизменные Джованни с Кончиттой. Последние две недели мама держала нас на скудном пайке, зато сегодня соорудила роскошное жаркое. Вера притащила бутыль вишневого сока, заменившего нам шампанское. Так что все было – «о’кей».

Убрав со стола, завели патефон, немножко потанцевали. Я танцевала с Иваном Болевским под веселую фокстротную мелодию «…Танцен геен, танцен геен, иммер видер танцен геен…»[55] (эту и еще несколько пластинок притащил Джонни в тот злополучный вечер) и одновременно не могла удержаться от смеха, видя его чересчур старательные, потешные дерганья головой, руками и ногами.