Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Мне не хочется больше писать сюда… Когда это было, чтобы у меня не появилось желания пообщаться с тобою, мой дневник? Пожалуй, такого еще не случалось. А вот сегодня у меня этого желания нет… Каким же наивным оказался тот первый, встреченный нами «русский Иван», искренне веривший в возможность восхождения нас, недавних, бесправных рабов, образно говоря, «из грязи – в князи». Какими же до смешного наивными были мы, что, раскрыв в умилении рты, с восхищением слушали его… Нет. Никогда не бывать нам, отмеченным позорным клеймом оккупации, на равных со своими. Никогда. Мы были вечными непримиримыми чужаками среди немецких угнетателей, теперь останемся вечными гонимыми изгоями среди своего народа. Сегодня я четко поняла это. И оттого так невыносимо горько, так темно и пасмурно на душе, как даже, пожалуй, не было за все три долгих года неволи.

Поначалу все вроде бы складывалось как нельзя лучше. Постепенно город заполнили войска. На дорогах, возле домов появилось много солдат, гудели нетерпеливо машины, трещали мотоциклы. На соседней улице развернулась полевая кухня, и ветер доносил оттуда вкусные запахи свежего хлеба, мяса, тушеных овощей. Где-то поблизости обосновалась медицинская часть – туда распаренные санитары сносили на носилках стонущих раненых. Некоторые шли на своих ногах, а когда возвращались, на их головах, на руках белели марлевые повязки.

Мы по-прежнему оставались в своем подвале, лишь слегка усовершенствовали его. Анджей с Хубертом пробрались в прежнее наше убежище и приволокли оттуда несколько уцелевших, задымленных циновок, а также кастрюлю с пропахнувшей копотью и перемешанной с гарью лапшой. Оказывается, тот последний, столь напугавший нас взрыв произошел в кухне. Огромный котел с лапшой разнесло на куски, и ребята собирали скользкие ошметки откуда придется – со стен, с плинтусов, а может, даже и с пола. Надежда, расхрабрившись, отправилась вслед за ними и, страшно довольная, притащила из полуразрушенного тайного пристанища не только свой огромный тюк, который почему-то почти не пострадал, но и еще прихваченную ею где-то по пути небольшую немецкую перину. Мы с мамой, а также Катерина и Руфа решили не ходить за своим барахлом, тем более что ни у кого из нас никаких ценных вещей там не было.

Еще утром мы узнали от заглянувших к нам бойцов, где будет братская могила, и пан Тадеуш с Хубертом и Анджеем отнесли на указанное место трупы расстрелянных полицаями парней. Мы так и не смогли узнать – кто они, так как в карманах их одежды не оказалось никаких документов. Лишь у одного на предплечье, возле кисти, синела наколка с несколько странным именем – Гати. Звали ли так его самого, или это было имя любимой девушки либо сестры? По неуловимым, но вполне достоверным признакам, «восточников» среди убитых не было – скорей всего, поляки либо чехи.

В наш подвал часто заходили рядовые бойцы, иногда заглядывали офицеры. Почти все они относились к нам более-менее доброжелательно, с сочувствием слушали нас, как и разведчик Иван, настоятельно советовали перебраться в другое, лучшее место. Словом, вначале все шло хорошо, и, как я уже говорила здесь, от счастья мы все были как в сладком похмелье, как в розовом угаре. Ну а потом наступило безрадостное протрезвление…

Началось оно, это протрезвление, уже ближе к вечеру, когда я, Руфина и Катя решили немного прогуляться по дороге. Надежды с нами не было, так как она встретила среди солдат своих земляков – украинцев и отправилась с ними «пошукать трохи» кое-что в ближних магазинах. С этой же целью ушли куда-то Стася, Янина и Марыся. Нас же троих привлекли зазывные звуки баяна, доносящиеся до слуха россыпи озорных частушек, взрывы хохота.

На площадке, возле широкого театрального подъезда, стояло несколько крытых брезентом автофургонов, возле которых толпились оживленные бойцы. На гранитной тумбе, притаптывая в такт ногой, растягивал меха молоденький, курносый баянист. В кругу несколько девушек в военной форме – в узких черных юбках, в ладно пригнанных гимнастерках и с лихо сдвинутыми пилотками на пышных волосах, горделиво поводя плечами и пристукивая каблучками, кружились в пляске с тремя, сбросившими свои тулупы вблизи дороги, стройными, красивыми солдатами, что, позванивая медалями, кочетами ходили вкруг них. Девчонки, видно по всему, были «в ударе».

Ой, Семеновна, ты ж не заметила,
Как я дружка твово вчерась приветила… —

пронзительно пела одна из них, лукаво подмигивая кружащемуся с ней рядом «дружку».

Ох, Семеновна, кака ж ты бойкая,
Наверно, выпила пол-литра горького… —

с таким же лукавством и не менее голосисто, положив руки на плечи своего ухажера, вторила ей другая.