Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

…Этот офицер появился у нас поздно вечером, когда мы, порядком ошалевшие от множества свалившихся на нас полярно-противоположных дневных переживаний, уже намеревались укладываться на ночь. На вид ему было лет 30–35. Он был высок, худощав, без головного убора, в накинутом на плечи светлом овчинном полушубке. Одна, согнутая в локте рука покоилась на черной перевязи. Поздоровавшись, офицер сел на предложенный мамой ящик. Полушубок съехал с одного плеча, и я увидела на его погоне две продольные полоски с двумя золотыми звездочками, а на груди – два ряда блестящих орденов или медалей. Расспросив нас – откуда мы из России, как долго были в Германии и у кого работали, офицер бегло осмотрел помещение, спросил с некоторым недоумением:

– Почему вы все еще здесь, в подвале? Разве не найдется в городе для вас более приличного места? Неразрушенных домов тут много, могли бы уже подобрать для себя что-то подходящее… Впрочем, – добавил он, – впрочем, вероятно, через день-два все репатрианты будут собраны в одно место, откуда после соответствующей проверки вас отправят по домам, в Россию.

В Россию… Наконец-то мы услышали это слово, и не от кого-нибудь, а от представителя высшего армейского командования. В Россию… Уж скорей бы!

Поздний гость, разгадав общее настроение, скупо улыбнулся.

– Что, соскучились по дому? Скоро, скоро поедете. – Свободной от перевязи рукой он пошарил в кармане тужурки, вытащил оттуда обернутый вощаной бумагой бинт, какую-то небольшую склянку.

– Девчата, может быть, кто-нибудь из вас перевяжет мне руку? Там ничего страшного. Рана уже почти поджила.

Взгляд офицера был направлен на меня, и я поднялась с циновки. Я прямо готова была лопнуть от тщеславия и гордости. Ведь ко мне, недавней «остарбайтерин», человеку, даже в собственных глазах явно недостойному подобной чести, не погнушался обратиться за помощью один из тех, кого я в последние годы боготворила, за кого молилась, на кого надеялась и кого немножко побаивалась. Это обращение льстило, оно, как елеем, врачевало нанесенную еще днем бойкими фронтовичками обиду.

У меня дрожали руки, когда я разматывала разлохматившийся, потемневший от грязи бинт, но я так старалась! Так старалась! Склоненная голова раненого была перед моими глазами. В его густых каштановых волосах мелькали ранние серебряные нити седины.

– Не бойтесь. Рваните одним разом, – сказал он, когда я, отложив в сторону использованную повязку, замерла в нерешительности перед заскорузлым, прочно приклеившимся к ране куском бурого бинта. – Ну вот… Порядок. Теперь присыпьте, пожалуйста, рану стрептоцидом, – вот этим белым порошком, и можете снова забинтовать… Из вас неплохой врач когда-нибудь получится.

Я решила спросить о том, что меня приятно волновало:

– Простите, пожалуйста… Я не знаю, как к вам обратиться… А почему вы не пошли в свой лазарет?

Офицер вскинул голову, внимательно посмотрел на меня серо-зелеными, в красных прожилках белков глазами.

– Меня зовут Игорь Алексеевич. А вам… Вам это трудно?

– Ну что вы! Совсем нет! Что вы! – Я чуть не задохнулась от переполнявших меня чувств восторга и благодарности. Ведь, попросив меня помочь ему, этот человек дал понять, что не пренебрегает мною, «восточницей», и что, возможно, даже не сомневается в моей невиновности. Вдохновленная этим открытием, я решила продолжить разговор дальше.

– Игорь Алексеевич, можно мне с моей подругой попросить вас об одном большом одолжении? – Я обернулась к Руфине. – Руфа, подойди же сюда! Пожалуйста, посоветуйте, что нам надо сделать, куда и к кому обратиться, чтобы остаться здесь. С вами.

– Где остаться? Вы имеете в виду этот город? Или армию? Вы что – хотите служить в армии?

– Ну конечно… В армии. Понимаете, мы с Руфиной много думали сегодня и решили, что, наверное, нам пока еще нельзя ехать в Россию, а надо обязательно попроситься в армию. Чтобы уже никто не смог нас больше упрекнуть тем, что мы работали на немцев в то время, как другие защищали Родину… Поверьте, нам это очень нужно! Мы можем работать в госпитале санитарами – у нас уже есть навык, или пусть пошлют нас куда-нибудь чернорабочими.

Поднявшись с ящика, наш гость движением плеча напахнул на себя поглубже полушубок, окинул нас с Руфиной прежним внимательным взглядом, сказал с нотками сочувствия в голосе: