Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Не без колебаний, тяжко вздыхая, фрау выписала мне пропуск в Почкау, который, кстати, мне совершенно был не нужен и который я тут же, едва вышла из панского дома, небрежно скомкала в кармане. Дело в том, что я надумала побывать в субботу в Мариенвердере для того, чтобы сфотографироваться и тем самым выполнить наконец навязчивое желание Роберта иметь постоянно при себе мою фотокарточку (по воскресеньям все подобные учреждения выходные). «Аусвайс» для этой поездки в город у меня уже имелся – тот самый, случайно сохранившийся в кармане пальто пропуск, что был выдан мне Шмидтом и подписанный Бангером для моей февральской поездке к Зое. Числа на нем почти совпадали (тут в случае проверки можно было бы что-нибудь придумать), а месяц я поправила – подставила к римской цифре II лишнюю палочку.

Однако, как я уже сказала, меня постигла неудача. Я обошла четыре «Фотографии» и всюду получала отказ. Сидевшие за столиками, оформлявшие заказы чопорные немецкие фрау, едва взглянув на мой «ОСТ», тут же холодно отворачивались, неприязненно цедили сквозь зубы либо «кайне материале»[11], либо «аллес фюр зольдатен»[12], либо просто решительное – «ист ферботен» – «запрещено». Страшно брала досада, но решила свой «ОСТ» ни в коем случае не снимать. Наконец в пятом по счету фотосалоне мне вначале будто бы повезло. В маленькой, сумрачной, теплой приемной никого не оказалось, а выглянувший на дверной звонок из-за тяжелой портьеры круглый, лысый человечек сказал мне с приветливой интонацией:

– Пожалуйста, юнге фрейляйн. Разденьтесь и проходите сюда. Все необходимые формальности мы выполним позднее.

Обрадованная – наконец-то улыбнулась удача, и даже «ОСТ» оказался не помехой! – я сняла пальто, повесила его на вешалку. Постояв минуту-другую перед большим в фигурной, темной оправе зеркалом, поправила волосы, тщательно расправила на плечах одолженный у Симы специально для такого случая ее красивый «довоенный» крепдешиновый платок.

Мастер-фотограф и впрямь оказался очень приветливым, разговорчивым, добродушным толстячком. Он принялся хлопотливо усаживать меня в уютное, мягкое кресло, при этом беспрерывно болтал, сыпал уменьшительными словечками: «Минуточку, шенес фрейляйн[13]… Откиньте вашу головку чуть-чуть назад. Та-ак… Теперь поверните ее чуть-чуть влево. Отлично… Обопритесь головкой на правую ручку. Поднимете, поднимите, пожалуйста, вашу ручку вверх и согните ее в кисти. Вот-вот… Именно так. Фрейляйн должна знать: чем больше в ее позе естественности и непринужденности, тем лучше получится снимок… Уверен, наш портрет не стыдно будет послать на фронт жениху. Ведь у такой очаровательной фрейляйн есть жених, не правда ли?»

Отступив на несколько шагов назад, фотограф с удовлетворенным видом оглядел меня: «Та-ак… Теперь фрейляйн должна улыбнуться. Ну-ну, пожалуйста, веселей и беззаботней! Веселей и беззаботней, пожалуйста… Посмотрите сюда. Сейчас из этого глазка выпорхнет маленькая-маленькая птичка, она развеселит фрейляйн. – Пятясь задом, толстячок проворно нырнул под покрывающую голенастый аппарат черную накидку, на несколько секунд замолк там. Затем вновь оказался возле моего кресла. – Мне кажется, фрейляйн должна убрать с плеч свой чудесный шарфик. Пестрота отвлекает внимание. На фрейляйн сейчас восхитительное, однотонное платьице, оно придает внешности большую импозантность и необходимую скромную элегантность».

Легким профессиональным движением толстяк сдернул с меня Симин шарф и… увидел на груди приколотый к платью «ОСТ». Я даже не сразу сообразила, отчего вдруг так резко изменилось выражение его лица – глаза удивленно округлились, нижняя губа разочарованно отвисла.

– Разве… разве фрейляйн не немка?

– Не-ет.

Я поняла причину приветливости лысого толстячка: в полутемной прихожей он просто-напросто не разглядел на пальто моего «отличительного знака». Мне стало не по себе при мысли о том, что этот добродушный старик подумает, будто я его обманула.

– Понимаете… Вы меня ни о чем не спросили, а я… Я просто не придала значения.

Старый фотограф безуспешно пытался скрыть свою сконфуженность и разочарование. В его голосе прозвучала надежда, когда он спросил: «Но может быть, фрейляйн все-таки фольксдейтч?»

– Нет. Русская.

Я поняла, что мне надо как можно скорей убраться отсюда, и, поднявшись с кресла, направилась к двери. Мастер суетливо семенил следом.

– То, что фрейляйн русская, к сожалению, в корне меняет дело, – виновато бубнил он. – Обслуживать «остарбайтеров» нам сейчас категорически запрещено. Эта вечная нехватка материалов! Но конечно, так будет продолжаться, только пока идет война. В дальнейшем, безусловно, все будет иначе, все люди станут одинаковыми в своих правах. Фрейляйн должна понять…