Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Но тут в коридоре раздалось короткое, предупредительное мамино покашливание, и Роберт тотчас же отскочил от меня. Я только успела сказать ему, что сегодня никак не сумею быть у Степана, сослалась на кучу каких-то неотложных дел… Вот разве в следующее воскресенье…

В окно я видела, как Роберт об руку с Мишей проследовали, оживленно разговаривая о чем-то, мимо застывшей возле своей калитки Гельбихи. Поставив ведра с водой на землю (она возвращалась от колонки), фрау Гельб удивленно проводила их взглядом. Ну, теперь для нее новая загадка – кто же этот статный парень, явно не русского обличия, но с русским знаком «ОСТ» на потрепанном с рваными рукавами ватнике? А скорей всего, Гельбиха узнала Роберта, ведь как-то, еще по весне, она была свидетельницей нашей с ним случайной встречи в деревне.

После обеда пришли Вера с Галей, позвали меня к Степану, но я не пошла с ними. Мы решили отправиться всей своей компанией к Клаве, познакомиться с вновь прибывшими к Бангеру итальянцами. Но не успели ступить и за порог, как все их семейство в сопровождении Нины пожаловало к нам. Интересные люди эти итальянцы, вернее, каждый интересен по-своему, а все вместе представляют из себя очень живописную, непомерно шумливую и беспрестанно жестикулирующую группу. По-видимому, они уже начали постигать азы немецкого языка, так как сразу же при знакомстве Джованни – так зовут единственного мужского представителя семьи, – энергично встряхивая каждому руку, повторял в рифму: «Рюсски – гут, Гитлер – капут».

Мишка оказался прав: Кончитта действительно девчонка необыкновенной красоты. У нее длинные, слабоволнистые, густые и блестящие, с золотым отливом волосы, изящные полукружья темных соболиных бровей и абсолютно черные бархатистые глаза. Улыбаясь, она показывает ряд безукоризненно ровных зубов. Я подумала: эта девчонка знает себе цену, – ее движения грациозны, как у молодой лани, полны загадочной истомы.

Джованни, брат Кончитты, – полная противоположность ей, однако тоже очень красив. Он черноволос (густые, слегка, вьющиеся волосы до плеч), смугл, голубоглаз, высок и сухощав.

Джованни, жестикулируя, пытался что-то выяснить у меня. Я догадалась – он интересовался моим возрастом. «Нейнцейн», – по привычке ответила я на немецком и, спохватившись, показала на пальцах: «19». Он страшно обрадовался и, ткнув себя в грудь, тоже обозначил руками эту же цифру.

– А сколько лет ей? – спросила я, указав на Кончитту, которая с интересом «слушала» наш разговор.

Джованни трижды поднял ладонь с растопыренными пальцами, и мы все прямо-таки разинули от удивления рты. Ничего себе! Только пятнадцать, а уже такая совершенная красота! Наша Нинка всего-то младше ее на два с небольшим года, а разве можно поставить их рядом?

– Мишка, смотри, скорей влюбляйся в эту красотку и не мешкай – влюбляй ее в себя, – подшутила я над подозрительно смущенным Мишей. – Поторопись! Я где-то читала, что итальянские девушки очень быстро расцветают и, увы, так же скоро увядают, стареют. Посмотри! Через пятнадцать, максимум через 20 лет она будет такой же, как ее мать, – старухой.

У матери Джованни и Кончитты – она носит почти русское имя – Катарина, – и в самом деле вид старой, до предела уставшей от жизни женщины, хотя, как мы поняли, ей всего лишь 38. В свое время она, видимо, тоже была красавицей, а сейчас румянец на лице погас, волосы потускнели, губы поблекли, а вокруг печальных глаз пролегла мелкая, частая сеточка морщин.

А вот их седовласая бабушка – синьора Амалия, хотя и согбенная и не может передвигаться без палки, а держится еще молодцом. Чувствуется, что именно она является в семье «первым лицом». Не стесняясь нашего присутствия и нимало не церемонясь, она сердито цыкнула на Катарину за неловко уроненные на пол очки, слегка «погладила» своей клюкой по спине Джованни, когда решила, что он не слишком почтительно ответил ей.

Мне показалось странным, что прижимистый Бангер проявил вдруг столь несвойственную ему гуманность – не разбил семью, а взял к себе в работники и эту старую, явно не способную к физическому труду женщину. Я постаралась жестами довести этот свой вопрос до итальянцев.

Последовала долгая, очень экспансивная сцена объяснения. Джованни, изображая, по-видимому, разъяренность, закатывал глаза и хмурил свирепо брови, стучал кулаком по столу, а затем, выхватив из рук синьоры Амалии ее сучковатую клюку и, грозя нечаянно заехать кому-нибудь из нас в нос или в ухо, принялся ловко фехтовать ею в воздухе. После этого, стиснув зубы и сжав до побеления суставов кулаки, он неожиданно грохнулся плашмя на пол. А через несколько секунд поднялся, отряхнулся и, удовлетворенно цокая языком и словно бы покачиваясь на облучке, с улыбкой изобразил удаляющуюся благополучно подводу.