Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Ну, в общем, когда итальянцы собрались наконец уходить, мы стали уже совсем-совсем друзьями. Старая Амалия и Катарина любовно хлопали маму и Симу по плечам, Кончитта нежно обнимала меня и Нинку, а Джованни, энергично встряхивая каждому руку и показывая в улыбке белоснежные зубы, с удовлетворением повторял, как заклинание: «Ривароччи, компанелло. Рюсски – гут, Гитлер – капут!»

Ну, вот я и добралась наконец до сегодняшнего дня. Итак, сегодня, в понедельник, 20-го марта 1944 года, произошли два более-менее заметных события. Одно из них то, что Шмидт получил на наши «бецугшайны»[17] очередную партию одежды из Данцига и, когда мы возвращались вечером с работы (весь день ровняли на бурачных буртах землю. Надоело – ужас!), вынес на крыльцо большой узел. Сказал, что это еще не все, что еще какие-то тряпки должны поступить для нас из Мариенвердера.

В узле оказалось несколько поношенных женских платьев, две совершенно новенькие, ситцевые, голубые ночные сорочки с короткими, отделанными узкими кружевами рукавами, по комплекту нижнего трикотажного белья, местами штопаного, две пары грубых чулок, а также три сильно поношенных мужских костюма с бахромой на рукавах, несколько рубашек и пять пар штопаных носков. Как заявил Шмидт, в целом вся эта «прелесть» стоит 274 марки. Ого! Ничего себе, какую цену заломили немецкие благодетели за свое барахло! По всей видимости, нам не видать теперь своих «получек» еще долго-долго.

Пока занимались в кухне разборкой и примеркой шмоток, ужин, естественно, затянулся. Только мы с Симой принялись чистить картошку, как вдруг – стук в дверь… И тут я уже перехожу на рассказ о втором сегодняшнем событии. Вновь явился «Харитоша – аккуратный почтальон». Сдержал свое слово, когда сказал в субботу – «бис монтаг»[18]. На этот раз он пожаловал с формуляром, и мне пришлось, отложив в сторону нож и сняв передник, провести его в комнату. Заполнив подписную квитанцию и получив деньги, «бриефтрегер» помедлил у порога.

– Как тебя зовут? – бесцеремонно перейдя на «ты», спросил он и, получив ответ, представился в свою очередь: – А меня – Ганс Дитрих. Бывший банковский служащий – «Банкангештеллер…».

Я решила тоже не церемониться: «Ты, вероятно, был на фронте. Не в России ли?»

– Да, именно ин Руссланд… Может быть, ты слышала, течет в России такая тихая-тихая река Ловать, и стоит на ней тихий город Холм. Так вот, под этим тихим городком, который наши сраные вояки не могли взять почти год, я и получил свое грандиозное ранение… Теперь списан из армии подчистую. – Ганс Дитрих смотрел на меня с непонятной усмешкой. – Ты хочешь еще что-нибудь спросить?

– Хотела бы. Да боюсь, что ты не скажешь.

– Ну, валяй. Спрашивай. Бояться нечего. А впрочем, я сам скажу… Германия проиграла войну. Это, конечно, уже всем ясно, безусловно, ясно и тебе. И знаешь, почему? Потому что она противопоставила себя всему миру – своим непомерным высокомерием, агрессивностью, жестокостью. Когда я еще лежал в госпитале, один очень умный, толковый человек дал мне почитать книжку какого-то немецкого философа. Раньше-то я не интересовался подобной литературой, да, честно говоря, и некогда было. Ну а в госпитале времени оказалось навалом, к тому же люди там подходящие подобрались. Так вот, в той книжке говорится о том, что у каждой нации своя, особая судьба, но что у германской – она может и должна быть и удачливее, и счастливее, чем у остальных. Только для этого нам, немцам, необходимо собрать и впитать в себя все лучшее, что есть у всех народов. Увы, мы не сделали этого. Уверовав в свою исключительность, мы решили силой возвысить себя над всем миром. Мы, немцы, оказались слепы и глухи, вернее, нас сделали такими. Мы самонадеянно провозгласили себя высшей нацией на земле, при этом не приняли во внимание, что и у других народов имеются свои национальные ценности, а также собственные достоинство и гордость, которые для них, может быть, важнее жизни. Вот за это и расплачиваемся теперь…

– Как ты считаешь, – спросила я Дитриха, – будет ли Вермахт продолжать войну до самого последнего часа, или у него хватит благоразумия – отказаться раньше от напрасного кровопролития? Ведь, как ты сказал, результат войны предрешен. И если это уже ясно для всех немцев, то в первую очередь должно быть ясно и для Вермахта.

В голосе «бриефтрегера» прозвучали плохо скрытые горечь и боль, когда он сказал: «Я не думаю, что война закончится скоро. Во всяком случае, так скоро, чтобы лично я смог дождаться ее конца… Ты же понимаешь, что для руководства Вермахта это не только полный крах, бесславное крушение всех надежд, но и физическое исчезновение. Поэтому оно до последнего часа будет цепляться за свою дерьмовую жизнь. Ему плевать, что погибнут еще тысячи молодых парней, что еще тысячи останутся покалеченными. Поверь, русские уже войдут в Берлин, а Гитлер по-прежнему будет вопить из своего вонючего подземного клозета о величии германской армии и о скорой победе. А впрочем… а впрочем, кто знает – все может кончиться и значительно быстрее…»