Положив в корзину последнюю лопату нестерпимо разящей спиртом желто-скользкой массы, Мишка сердито посмотрел на меня: «А чего ты, май-то, лыбишься? Скажешь – я не прав? А вот давай попробуем вместе что-нибудь сочинить… Что-нибудь подходящее к нынешнему моменту. Главное, чтобы рифма была не избитая… Давай я начну, а ты продолжай».
Отложив в сторону лопату, он встал «в позу» и, завывая, как настоящий поэт, выдал: «Сердце в груди бьется, как птица…»
– Стоп! – остановила я Мишу. – Так не пойдет! Это же слова песни! Про сердце, конечно, хорошо, но надо по-другому.
Мишка подумал и выдал «по-другому»:
Я подхватила:
– Здорово! Во!.. – Миша в восхищении поднял большой палец. – Как все равно во взаправдашнем стихотворении. Давай, поехали дальше! – Он наморщил лоб, пошевелил губами и, завывая пуще прежнего, выдал новые строки, однако используя, видимо, очень ему полюбившиеся и, на его взгляд, «не избитые» рифмы:
Я почти без усилий продолжила:
– Ну, знаешь, май-то! – Миша даже вспотел от удовольствия. – Надо только не забыть. Надо, май-то, сейчас же обязательно записать это на чем-нибудь! Ты не забудешь, точно? Ну, давай дальше. Постой, моя очередь… – Он поднял глаза вверх, потом, прикрыл их. Щеки его горели: – Счас… Уф, рифму, май-то, придумал обалденную! Вот:
Я немножко подумала:
Но тут Мишкино вдохновение, кажется, начисто иссякло. Пауза затянулась. Я решила сделать концовку:
Миша быстро, благо рифма была знакомая, уже двукратно им обкатанная, завершил:
Он потом весь вечер носился с этим нежданно появившимся на свет божий стихотворением, тщательно переписал его и спрятал листок в своем сундучке. И договорился наконец до того, что писать стихи для него – раз плюнуть и что, пожалуй, он вскоре засядет за настоящую поэму… Вот только надо, май-то, тему хорошую подобрать… Ну-ну…
И у меня сегодня настроение таково, что впору писать не то что поэму – роман. Может быть, еще оттого, что весь день была одна, колола под навесом дрова. В одиночестве хорошо думалось, а думать, мечтать и переживать сейчас есть о чем… Финляндия, Венгрия, Болгария, Румыния… Слава тебе, Господи, – началось! Началось то, о чем уже давно с надеждой и с тайной радостью говорили, что так долго ждали. Финляндия и Венгрия фактически готовы к капитуляции перед советскими войсками, и только под яростным нажимом германского Вермахта в этих странах созданы вторые правительства. В Болгарии – революция! В Румынии – наши, русские!! Ура! Ура! Ура! Еще раз – троекратное «Ура»!
Целый день грохочут, ползут по железной дороге составы с живой силой, оружием, техникой. И все – на Восток, на Восток. Заметались, забегали, как крысы в крысоловке. Но напрасно! Напрасно ведь, Господи? Сердце мое предсказывает – не может, не может все повернуться вспять! Не может, не должно! Ведь недаром накатило на меня, поглотило всю без остатка такое тревожно-радостное, такое сумасшедше-счастливое чувство! Скоро, скоро, скоро должно что-то произойти и здесь. Скоро!
3 апреля
Понедельник
Вот и апрель уже на дворе. «Априль, априль, ер вайст нихт, вас ер вилль»[19]
, – такими словами непривычно миролюбиво приветствовал нас сегодня возле крыльца Шмидт, когда мы с Симой и Мишей под сказочной снежно-белой, пронизанной ослепительным солнцем метелью возвращались с поля на обед. Действительно, этот взбалмошный месяц апрель и сам не знает, чего он хочет. Вчера и сегодня погода, словно бы сбрасывающая с себя свои бесчисленные наряды ветреная кокетка, меняется по десять раз в день. Яркая голубизна неба вдруг сменяется серой, невзрачной тусклостью, солнечное сияние – мутной снежной круговертью, ласковая, прогретая весенним теплом безмятежность – резким, пронизывающим ветром. А то, как сегодня, – одновременно и снег, и солнце – мириады суматошно кружащихся в воздухе невесомых серебряных блесток под пепельно-голубым куполом неба. «Априль, априль…»