Исход

Казалось, штурман ещё не договорил, но капитан не стал дожидаться.

– Я охотно приму её.

Все молчали. Потом эту тревожную тишину оборвал штурман.

– Ну что ж, – угрожающе проговорил он, поднимаясь со своего места, – в ближайшее время я обращусь к вам с письменной просьбой об отставке.

– Я подпишу, – кивнул капитан.

Штурман неприязненно посмотрел на него, при этом точно раздумывая, уходить ему или остаться и что вообще следует делать. Но через мгновение всё-таки направился к выходу.

А на другой день капитан объявил, что штурман отставлен от своих обязанностей. Штурман за общим столом в тот день так и не появился. Нового штурмана капитан не стал назначать, да это было бы и ни к чему – делать на судне всё равно нечего. Нужен, скорее, сапожник или портной, чтобы обновить зимний гардероб команды.

То ли все мы стали нервными, то ли так действует на нас атмосфера неудач и лишений, но отставку штурмана все восприняли с тоской. Хоть штурман никуда и не делся, и деться ему просто некуда на 79°58´N 73°35´O, но чувство такое, что команда осиротела или распалась. Все мы ходим понурыми, разговариваем мало и делаем вид, будто охота – это наше всё.

Капитан, точно маньяк, подсчитывает убитых медведей и тюленей и записывает их в судовой журнал. Кажется, даже отставка штурмана не так важна для него, как шкуры и мясо. Понятно, что он печётся о команде, но всё-таки есть в этом что-то уродливое, что-то набекрень. Хотела бы я знать: хоть кто-нибудь в этом мире живёт не набекрень?

В октябре наша льдина ни с того ни с сего покрылась трещинами. Каждый день лёд торосит, и напряжение наше всё возрастает – как бы не раздавило нас в этих торосах. Но торошение прекратилось так же внезапно, как и началось. Шхуна цела, а мы, на радости, обложили борта снегом – так приходится утеплять наше несчастное жилище. Потом мы заклеили и засыпали снегом световой люк. Так что теперь внутри нет дневного освещения. Зато есть медвежьи коптилки, от которых света немногим больше, чем от звёзд небесных. А уж писать при свете такой коптилки – ну просто мука мученическая!

А ещё одна мука – это вымачивание тюленьих шкур, которые предполагается пустить на починку одежды. Вокруг этих шкур стоит такой запах, что, право, жить не хочется. Удивительно, что матросы, вымачивающие шкуры, как будто и не замечают этого.

Да что там говорить – вся наша жизнь стала одной сплошной мукой. На дрова уже разобрали кладовую и принялись за коридорные переборки. Как бы не вышло, что к лету мы останемся на льдине вокруг своей прожорливой печки.

Завтра 1 декабря, начинается зима, которая давно уже началась. Впереди у нас холод и тьма. Страшно думать, выживем ли мы.

Крепко обнимаю Вас, дорогой мой Аполлинарий Матвеевич. Быть может, в последний раз.

Ваша О.»

* * *

Но поскольку письмо это не было последним в пачке, Аполлинарий Матвеевич только покачал головой и немедленно взялся за другое, лежавшее следом письмо. Это другое письмо написано было обычным почерком. Строки тоже были ровными, кляксы отсутствовали. Искрицкий немедленно понял, в чём дело, и улыбнулся. «Дорогой мой Аполлинарий Матвеевич! – прочёл он. – Случилась совершенно невозможная вещь, о которой я даже не думала и не могла подумать. Но лучше я расскажу обо всём по порядку.

В прошлый раз я написала, что странные и плохообъяснимые противоречия между капитаном и штурманом достигли своего апогея. И капитан принял отставку штурмана. Неудивительно, что таким людям тесно рядом. Но видели бы Вы их во время разговора! Шеи краснеют, вздуваются жилы, желваки того гляди вывернутся, а уж из глаз и вовсе искры летят. И всё это по самому ничтожному поводу. Наверняка причиной этому – болезнь, которую они оба перенесли. Получив отставку, штурман перестал даже являться к ужину. Обедать он тоже предпочитает в одиночестве. Сначала капитан делал вид, что ничего не замечает. Но через несколько дней, когда мы собрались на обед и расселись вокруг стола с медвежьей коптилкой, капитан вдруг спросил:

– А что же… – он споткнулся на слове “штурман”, – а что же Виталий Валерьянович? Почему не идёт обедать?

Этот вопрос команде понравился. Все оживились, стали переглядываться с таким загадочным и даже торжественным видом, как будто капитан сказал что-то вроде: “Ну вот, дети мои, мы и прибыли на Северный полюс. Матрос Балякин, водрузить знамя Российской Империи на верхней точке Земли! Остальным сойти с корабля и осмотреться. Завтра выходим на чистую воду и выдвигаемся восвояси”. Но ничего этого командир не говорил, он всего лишь спросил, почему отставленный им штурман не обедает за общим столом.

– Так может… справиться? – нашёлся Музалевский.

– Да, пожалуйста, Григорий Константинович, прошу вас: выясните, что с Виталием Валерьяновичем, и передайте, что капитан и команда ждут его за трапезой.