Искра и Тьма (СИ)

— В последнее время, — начал Тумур, вращая прут с зайцем, — ты ведешь себя несколько… странно. Ты молчишь…

— Что в этом удивительного? Я всегда молчу.

— Хе. Ты молчишь не так, как обычно. Нет, я неудачно выразился. Ты плохо спишь — кричишь во сне, мечешься. А днем все время ходишь сонный, ни на что не реагируешь. Медлителен, неповоротлив. Палаш твой, должно быть, уже заржавел в ножнах — ты не упражняешься, не уединяешься, как всегда бывало. Парни говорят, что Унэг, верно, болен. Может, влюблен? — натянуто улыбнулся Тумур, но, взглянув на своего друга, сидевшего напротив с каким-то одурманенным видом, осекся. — Скажи, что тебя беспокоит?

— Ничего меня не беспокоит, — ответил Унэг.

— Что за сны тебе снятся?

— Не помню.

Тумур наклонился к нему и спросил:

— А если честно?

Унэг призадумался, и было видно, что даже это дается ему с трудом.

— Не помню, — сказал он, вздохнув. — Не знаю. Ничего не могу тебе сказать, друг, хотя спасибо тебе за беспокойство. Может, я устал? Бывает так, что ты в какой-то момент чувствуешь, что все вокруг тебе надоедает и просто смертельно утомляет.

— Не знаю, — сказал Тумур, покачав головой. — Никогда такого со мной не было.

Подошел, пошатываясь, Берюк и грузно плюхнулся рядом. В руках его был бурдюк с вином.

— О чем вы, уважаемые? — икнув, спросил старый нукер. В свете костра ярко блестела его лысая голова, будто намазанная маслом. И, не дождавшись ответа, сказал, толкнув локтем Унэга. — О тебе разговор, да?

— Да, о нем, Берюк-гай, — сказал Тумур, недовольно косясь на незваного гостя.

— Молод ты, Тумур-гай, — перехватив его взгляд, с усмешкой произнес Берюк.

— Молод?

— Молод, молод… Кто для нас Унэг?

— Для нас? — переспросил Тумур. — Друг…

— Нет, — помахав перед собой рукой, словно отгоняя мух, прервал его Берюк. — Кто для нас, адрагов, Унэг? Не знаешь? А я — знаю! Знаю это давно, иначе непременно перерезал бы ему глотку, — я, знаешь ли, не люблю проигрывать. Унэг — это воин. С головы до ног, каждой частицей тела, каждой мыслью — воин. Идеал, к которому стремятся. Разве ты не видел, как смотрит на него молодежь? Если у кого спросишь: «Кто твой кумир?» — скажут: «О, это Унэг-гай»!

— Ты преувеличиваешь, уважаемый, — сказал Тумур, снимая с костра зайца.

— Ничего я не преувеличиваю! Нет! Ты видел, я убил сегодня пять человек. В наших рядах завелось пять трусов! Почему так? А потому что люди боятся. Боятся еще и потому, что видят в лицах друг друга неуверенность. Они задумываются, правы ли они, идя с мечом на братьев по крови. В поисках ответа они надеются на тех, на кого привыкли равняться — и что же? Увы, Унэг сам не свой. Это не его вина, ибо каждого может посетить хандра, и к тебе она когда-нибудь придет, дорогой Тумур-гай. Хандра всегда рядом с теми, кто много отдает сил чему-то одному.

— Ты пьян, Берюк-гай.

Но старый нукер не слушал Тумура. Вынув пробку и отхлебнув, он опять икнул, отбросил бурдюк и лег на спину.

— Помню многих ханов, — сказал он, глядя на звезды. — Наурбека и его брата Хучжина — отца Хайсы. Адраги, ведомые Наурбеком и Хучжином, погибшим еще совсем молодым (Хайсе, наверное, было лет десять, а мне и вовсе пять), покорили многих. Потом мы опять разошлись, так как собаки гхурры, плетя интриги, рассорили нас, развели в разные стороны. Наурбека убили на наших глазах предатели, продавшиеся гхуррам. Но Хайса не забыл этого. Хайса был истинным повелителем. Жестоким, но справедливым. И своим. Он пировал с воинами и не считал это зазорным. Габа был таким же. Славные были времена. Я помню, как спьяну мы боролись с Хайсой и с Габой. А потом пили вино на костях ублюдков гхурров. Да, мы им в основном проигрывали, ну и что? Но однажды мы победили — великий был день! А в чем ошибка Барха?

— Поосторожней со словами, уважаемый, — сказал Тумур, нахмурившись.

— Не перебивай! Я стар, я видел столько битв, сколько вам и не снилось! Пускай Барх убьет меня — не думаю, что он такой глупец! Он жесток до крайности, и… и все! Он наказал трусов, наказал — Небесный свидетель — справедливо. Но у него нет души — такой, какая была у Хайсы, у Габы! Он сидит в своем шатре и молчит… и пялится на свой меч, пялится так, будто хочет спросить у него совета.

— Помолчи, пожалуйста…

— Я не боюсь смерти, Тумур. Не знаю даже, чего я боюсь, но смерти — точно нет. Ты думаешь, от кого я пришел? Да от него, от повелителя.

— И он слушал тебя? — спросил Тумур. — Ты сказал ему все, что сейчас говорил нам?

— Да.

— И что он тебе ответил?

Берюк сел, выхватил заячью ногу у грызшего ее с отрешенным видом Унэга, понюхал и произнес:

— Он сказал довольно умные слова: «Великий хан должен славиться не пьянством, а победами». И добавил, что если бы его отец не выиграл ни одной битвы и не покорил бы ни одного народа, то его бы никто не знал, — между тем в Нижнеземье Хайсу знают именно как покорителя народов и создателя могучего Адрагского ханства, а не как хорошего парня. Предстоящая битва все поставит на свои места: «Покажу доблесть и выиграю — люди, несмотря на все мои недостатки, пойдут за мной; проиграю — умру».

— Что значит — умру?