Искра надежды

Для Рен ответы были очевидны. Хвост — почему бы и нет, ведь его можно спрятать под одеждой. Пусть лучше будет слишком холодно — просто одеться потеплее, и все. Провести ночь в психбольнице — тоже да, потому что испуг — пустяк в сравнении с гибелью. Начинку предпочла бы просто потому, что это начинка. И лучше знать, как именно ты умрешь, чем считать, сколько тебе осталось.

Наконец Рен задумалась об ответе на последний вопрос: «Готова ли ты умереть, чтобы спасти жизнь другому человеку?»

Неужели тетя рисковала жизнью ради нее?

Рен вся дрожала, сидя в кладовке рядом с Оливией, от которой пахло лимоном, и вообще она оказалась очень милой. Но, как ни крути, шансы, что им удастся тут прятаться бесконечно и их не найдут, невелики.

Оливия, по крайней мере, была старой. Рен понимала, что это звучит ужасно, но это правда. Оливия уже прожила жизнь или большую ее часть. А Рен не успела сделать сотни вещей. Прежде всего, понятное дело, секс. Она никогда не возвращалась домой позже, чем разрешал отец. Она никогда не напивалась до беспамятства. Никогда не получала сто баллов по математике и не взбиралась на водонапорную башню.

А еще она так и не получила водительских прав, лишь разрешение на обучение. Она подала документы в день своего пятнадцатилетия. Отец знал, как дочь ждала этого момента, — когда она утром в день своего рождения заскочила на кухню, он уже был на ногах, как будто только ее и ждал. Хью намеренно тянул время, завтракал и пил кофе, пока Рен ерзала на стуле, отчаянно желая, чтобы ее отвезли в Управление автомобильного транспорта.

— Научи меня водить, — упрашивала она, когда они выходили из здания с заветной «корочкой».

— И как я об этом не подумал? — усмехнулся он и повез ее на парковку рядом с полицейским участком, в знакомое до боли место, где летом по пятницам они устраивали барбекю. Выйдя из машины, он расставил оранжевые конусы-преграды, показал ей, как отрегулировать зеркала, как проверить, где «мертвые зоны», и целых десять минут кряду они учились трогаться, а нога ее при этом, повинуясь в страхе колотившемуся сердцу, притягивалась к педали тормоза, как к магниту.

В конце концов он позволил ей проехать всего в сантиметре от оранжевых конусов со скоростью восемь километров в час.

— На повороте необходимо держаться ближе к середине дороги, — объяснял он. — Ведь никогда не знаешь, кто вылетит из-за поворота.

— Поняла.

— Рен, я не шучу. Это может быть велосипедист.

— Ладно.

— А там может не быть дорожки для велосипедов, — продолжил он объяснять самым серьезным тоном. — Поэтому ты поворачиваешь за угол и его сбиваешь, а он, слетев со своего велосипеда, разбивает голову о тротуар. А ты вылезаешь из машины, набираешь 911, едешь с ним в больницу, где узнаешь, что он умер и тебе придется объяснять его родным, что погиб он из-за тебя.

— Папа! — крикнула Рен, взглянув на отца.

— На дорогу смотри!

— Это даже не дорога!

— Прости, — поднял он руки, сдаваясь. — Теперь поверни налево.

Рен послушно включила указатель поворота и повернула руль.

— Однако, знаешь ли, здесь ты должна уступать дорогу.

— Но ведь других машин нет, — удивилась она.

— Но если ты выскочишь перед тем, кто едет прямо, и тебя ударят в бок, то потом, возможно, придется с помощью гидравлики извлекать тебя из покореженной машины. А у тебя будут сломаны ребра, которые проткнут сердце, и ты будешь медленно умирать от потери крови…

— Папа! — возмутилась Рен после такого запугивания.

— Прости, — согласился Хью: пожалуй, это и правда было чересчур. — Просто за рулем миллионы водителей, которых я не знаю и которым не доверяю… а ты у меня одна-единственная.

Рен сделала остановку и поклялась, глядя на отца:

— Я не погибну в автомобильной аварии.

Он смотрел в окно, куда-то вдаль. Потом улыбнулся той самой улыбкой, которую она заметила на его лице, когда сказала ему, что уже сама умеет читать себе перед сном; той самой улыбкой, которая играла у него на губах, когда она, в пятом классе, шла по аудитории, чтобы получить дурацкий сертификат об окончании младшей школы. Той улыбкой, что и тогда, когда она спустилась вниз из своей комнаты с накрашенными глазами и губами.

— Я припомню тебе твое обещание, — негромко произнес он.

Когда стрелок согнал заложников в приемную, стойка регистрации была вся в осколках стекла, повсюду разбросаны брошюры, на ковре — пятна крови. Входную дверь он распорядился забаррикадировать мебелью — к ней передвинули кофейный столик, шкаф, диван. По телевизору, висевшему над головой, показывали популярное кулинарное шоу.

Убегая от стрелка, Джой впопыхах оставила свою сумочку и телефон в послеоперационной палате. За стенами клиники мужчины-протестующие, похожие на Джорджа, провожали ее негодующими криками, и ей бросилась в глаза кукла, удерживаемая одним из протестующих за пятку, вверх ногами — из живота у нее торчал нож.