Искра жизни

«Меллернская газета» не вышла экстренным выпуском. Она горела. Плавились наборные машины. Бумажные ленты полосами огня взлетели в черное небо, и все здание медленно обрушилось.

«Сто тысяч марок, — ужасался про себя Нойбауэр. — Вот горят мои кровные сто тысяч. Целых сто тысяч. Никогда не думал, что такая куча денег может сгореть так быстро. Проклятые свиньи! Если б заранее знать, вложил бы деньги в шахту. Впрочем, шахты тоже горят. И бомбят их ничуть не меньше. Так что тоже ненадежно. Говорят, вся Рурская область превращена в пустыню. Да и что теперь надежно?»

Его мундир весь посерел от бумажного пепла. Его глаза покраснели от дыма. Табачная лавчонка напротив, которая тоже еще вчера была его недвижимостью, лежала в развалинах. Вчера — золотое дно, сегодня — уже пепелище. Значит, еще тридцать тысяч марок. А может, и все сорок. Вон сколько, оказывается, денег можно потерять за один вечер. А что же партия? Теперь каждый думает только о себе. Страховка? Страховая компания обанкротится, если ей придется платить за все, что сравняли с землей сегодня. К тому же он и застраховался-то на низкие суммы. Экономил не там, где надо. И будут ли вообще возмещать ущерб от бомбежки — это еще очень большой вопрос. Всегда считалось, что главная компенсация, награда за все будет после войны, после окончательной победы; за все расплатится враг. И что-то в этом было! Но теперь, похоже, этого долго придется ждать. А что-то новое затевать слишком поздно. Да и к чему? Кто знает, что сгорит завтра?

Он смотрел на черные, потрескавшиеся стены — все, что осталось от лавчонки. «Немецкие стражи», пять тысяч штук «Немецких стражей», их тоже сожрал огонь. Ладно. Не жалко. Дрянь сигары. Но чего ради, спрашивается, он тогда донес на штурмфюрера Фрайберга? Священный долг? Да какой там долг! Вот он — его долг! Горит синим пламенем. Сто тридцать тысяч марок, если все вместе посчитать. Еще один такой пожар, несколько бомб в доходный дом Йозефа Бланка, парочку в его сад, еще парочку в его виллу — а это может случиться хоть завтра! — и он окажется на самом дне, там, откуда с таким трудом выбирался. И даже хуже! Ведь он теперь старше! Он уже не тот! Вот оно как… И все это вдруг нахлынуло на него бесшумно, нечто, что давно уже его подстерегало, жмясь по углам, просто он это отпугивал, гнал, не допуская до себя, покуда его личная собственность была в неприкосновенности, — сомнения, страхи, которые еще больший страх постоянно как бы держал на прицеле, — а теперь они вдруг вырвались из своих клеток и грозно смотрели на него, они гнездились в развалинах табачной лавчонки, чертями скакали по руинам здания «Меллернской газеты», они строили ему рожи, а их когтистые лапки жадно тянулись к его будущему. Толстый красный загривок Нойбауэра покрылся испариной, в испуге он попятился, и на миг у него даже в глазах помутилось оттого, что он вдруг понял, хотя все еще не решался себе признаться: эту войну уже не выиграть.

— Нет, — заговорил он вслух, бессвязно и громко. — Нет, нет, что-то должно… вождь… чудо… несмотря ни на что… обязательно!

И только после этого огляделся. Вокруг никого. Даже пожар погасить некому.

Сельма Нойбауэр наконец замолкла. Лицо ее вспухло от слез, шелковый французский халат тоже был весь в подтеках, толстые руки тряслись.

— Этой ночью они не прилетят, — рассуждал Нойбауэр без особой, впрочем, уверенности. — И так весь город пылает. Что им еще бомбить?

— Твою виллу. Твой доходный дом. Твой сад. Ведь это все еще цело, не так ли?

Нойбауэр с трудом подавил гнев, а заодно и страх, что все именно так и будет.

— Не говори ерунды. Не прилетят же они специально из-за меня?

— Другие дома. Другие магазины. Другие фабрики. Кое-что еще осталось.

— Сельма…

Она перебила его.

— Можешь говорить что угодно. — Лицо ее снова раскраснелось. — Я отправляюсь наверх, в лагерь, даже если мне придется спать с арестантами! Здесь, в городе, я не останусь! В этой крысоловке! Не желаю, чтобы меня тут прихлопнуло. Тебе, конечно, все равно, лишь бы ты сам был в безопасности. Подальше от передовой! Подальше от нас! Как всегда! Пусть расхлебывают другие, то есть мы! Как это на тебя похоже!

Нойбауэр оскорбленно смотрел на жену.

— Ничуть это на меня не похоже. И ты прекрасно это знаешь! Взгляни на свои платья! Туфли! Халаты, пеньюары! Все из Парижа! Кто тебе все это достал? Я! А твои кружева? Тончайшие бельгийские! Это я для тебя их выписывал! Твое меховое манто! Твоя меховая накидка! Это я заказал их для тебя в Варшаве! Взгляни на твои погреба и кладовки! На этот дом! Уж я ли о тебе не заботился?!

— Одну мелочь ты позабыл. Гроб! Но это и сейчас еще не поздно, если поторопиться. Правда, завтра утром это будет недешевое удовольствие. По всей Германии сейчас люди гробы ищут. Но ты-то у себя в лагере сможешь сделать на заказ, верно? У тебя там работников хватит.

— Так, да? Вот она, значит, твоя благодарность? За все, чем я для тебя рисковал. Вот она — благодарность.

Но Сельма даже не слушала.