Искра жизни

Похоже, она и впрямь задрала подол. Белесые волны тумана искажали ее движения, превращая их в странный, похабный и гротескный, почти обезьяний танец.

— Ах ты дрянь! — шептал Бухер. — Чтоб ты подохла, сука! Идиот, какой же я идиот!

Надо было сперва твердо убедиться, расспросить, а уж потом бросать. Или дождаться, пока туман рассеется и станет лучше видно — но тогда он мог бы не дотерпеть и съел бы мясо сам. Он хотел отдать его Рут как можно скорее. А тут как раз туман, он еще подумал, какая удача. А теперь вот, — он застонал и в бессильной ярости принялся молотить кулаками землю.

— Идиот! Что я наделал, кретин несчастный!

Кусок мяса — это ведь кусок жизни. Ему казалось, его сейчас стошнит от обиды.

* * *

Бухера разбудила ночная прохлада. Он встал и поплелся обратно. Около барака о кого-то споткнулся. И только тогда увидел рядом пятьсот девятого.

— Кто это тут? Вестхоф?

— Да.

— Он умер?

— Да.

Бухер наклонился пониже, чтобы разглядеть лицо умершего. Туман оставил на нем свою влагу, а удары сапог Хандке — черные пятна синяков. Он всматривался в это лицо, а думал об утраченном мясе, и почему-то казалось, что одно связано с другим.

— Вот черт! — сказал он. — Ну почему мы ему не помогли?

Пятьсот девятый поднял на него глаза.

— Не говори ерунды. Разве мы могли ему помочь?

— Как знать. Может, и могли. Почему нет? Другое-то смогли ведь.

Пятьсот девятый молчал. Бухер опустился рядом с ним на землю.

— У Вебера ведь мы выстояли, — произнес он.

Пятьсот девятый смотрел в туманную мглу. «Опять одно и то же, — думал он. — Опять это лжегеройство. Вечная беда. Этот мальчишка впервые за много лет почувствовал вкус непокорства, которое, слава Богу, хорошо обошлось, — и вот уже геройская дурь ударила ему в голову, и он начисто забывает об опасности».

— Ты считаешь, если мы выстояли против самого начальника режима, то уж против пьяного старосты барака выстояли бы тем более, верно?

— В общем, да. А почему нет?

— И что, по-твоему, нам надо было предпринять?

— Не знаю. Что-нибудь. Но не позволять ему просто так Вестхофа затаптывать.

— Может, нам надо было вшестером или ввосьмером наброситься на этого Хандке? Так ты считаешь?

— Нет. Бесполезно. Он сильнее нас.

— Что тогда? Может, поговорить с ним? Сказать ему, что надо вести себя благоразумно?

Бухер не отвечал. Сам понимал, что все это без смысла. Некоторое время пятьсот девятый смотрел на него молча.

— Послушай, — сказал он наконец. — Там, у Вебера, нечего было терять. Мы просто отказались, и при этом нам невероятно повезло. Но предприми мы сегодня хоть что-то против Хандке, он бы тогда еще двоих-троих из нас угробил и доложил по начальству: мол, барак бунтует. Бергера как старосту блока и еще пару-тройку зачинщиков повесили бы. Вероятно, и тебя в их числе. Остальных еды бы лишили на несколько дней — это еще мертвецов десятка два, если не три. Верно я говорю?

Бухер медлил с ответом.

— Возможно, — сказал он наконец.

— Ты можешь предложить что-то другое?

Бухер подумал.

— Нет.

— Я тоже нет. У Вестхофа был припадок лагерного бешенства. Как и у Хандке. Скажи он то, чего Хандке от него требовал, он бы отделался одной-двумя затрещинами. Он хороший был мужик, этот Вестхоф. Вполне бы мог нам пригодиться. Но дурак. — Пятьсот девятый повернулся к Бухеру. Голос его был полон горечи. — Или ты думаешь, ты один тут сидишь и о нем горюешь?

— Нет.

— Может, если бы мы оба у Вебера не выстояли, и он бы язык попридержал. Может, как раз из-за этого он сегодня забыл об осторожности. Ты об этом хоть раз подумал?

— Нет. — Бухер в смятении глядел на пятьсот девятого. — Ты правда так думаешь?

— Все может быть. Мне случалось видеть и не такие глупости. И делали их люди получше Вестхофа. И чем лучше были люди, тем большие глупости они порой совершали, считая, что надо выказать мужество. Все это идиотская книжная романтика Вагнера из двадцать первого барака, знаешь такого?

— Да.

— Сейчас это не человек, а развалина. А когда-то был человек, мужественный человек. Только вот мужества у него оказалось слишком много. Сдачи дал. После этого два года он был отрадой всех эсэсовцев. Вебер его почти что любил. А после он сломался. Навсегда. И чего ради? Он бы очень мог нам пригодиться. Но он… не совладал со своим мужеством. И таких много было. Выжили немногие. А уж тех, кто не сломался, и того меньше. Вот почему я тебя сегодня удержал, когда Хандке Вестхофа затаптывал. Вот почему я ему ответил, когда он спросил, кто мы такие. Теперь ты понял наконец или нет?

— Значит, ты думаешь, что Вестхоф…

— Это не важно. Вестхофа уже нет.

Бухер молчал. Теперь он отчетливее видел пятьсот девятого. Пелена тумана слегка рассеялась, и где-то, нащупав прореху, сквозь нее уже сочился лунный свет. Пятьсот девятый выпрямился. Все лицо его было в кровоподтеках — черных, зеленых, лилово-синих. Бухер вдруг вспомнил старые лагерные истории, которые ходили в зоне про него и про Бергера. Наверно, он и сам один из тех людей, про которых сейчас рассказывал.