Искра жизни

— Жаль, больше не взяли. У нас еще дня два осталось, от силы три. Как завалы разгребем, больше не положат.

— Пропустить! — скомандовал Вебер. — Поверку позже проведем.

— Эх, черт, почему мы пушку не прихватили? — промурлыкал Гольдштейн. — Такая удача раз в сто лет!

Они промаршировали к баракам.

— Новеньких на дезинфекцию, — распорядился Вебер. — Недоставало нам еще тут тифа и чесотки. Где кладовщик?

Кладовщик объявился тут же.

— Одежду этих заключенных на дезинфекцию и в прожарку — приказал Вебер. — На смену у нас экипировки хватит?

— Так точно, господин оберштурмфюрер! Месяц назад еще две тысячи комплектов поступило.

— Ах да, верно. — Вебер вспомнил. Одежду прислали из Освенцима. В этом лагере уничтожения носильных вещей всегда было в избытке, чтобы снабжать ими другие лагеря. — Тогда живо этих немытых в баню!

Зазвучали команды.

— Раздевайсь! Баня! Форму и белье за спину, личные вещи сложить перед собой!

По темным рядам пробежал трепет. Команда могла и вправду означать баню, но с тем же успехом и газовые камеры. В лагерях уничтожения людей загоняли в такие камеры нагишом, как бы помыться; но сквозь ситечко душа на них вместо воды струился газ.

— Что будем делать? — прошептал заключенный Зульцбахер своему соседу Розену. — Может, упадем?

Они разделись. Оба знали: сейчас им надо в считанные секунды принять решение, от которого зависит жизнь или смерть. Этот лагерь был им не знаком. Если это лагерь уничтожения, где есть газовые камеры, тогда лучше симулировать припадок, беспамятство, словом, закосить. Этим выкраивалась возможность прожить чуточку дольше, поскольку тех, кто без сознания, в камеры сразу не тащили; даже в лагерях уничтожения уничтожали не всех. Но если это лагерь без газовых камер, тогда симуляция — дело очень рискованное: лежащего без сознания могли за бесполезностью прикончить на месте.

Розен взглянул на тех, кто лежал без чувств. Он уже приметил: никто не пытается их растолкать, поднять на ноги. Из этого он заключил, что, быть может, их все-таки ведут не травить, иначе постарались бы прихватить как можно больше.

— Нет, — прошептал он. — Пока не надо.

Шеренги, прежде черневшие даже в ночи, теперь замерцали грязноватой, синюшной белизной. Арестанты стояли нагишом. Каждый по отдельности был человеком. Но они об этом почти забыли.

* * *

Весь этап прогнали через огромный чан с сильным дезинфицирующим раствором. В раздевалке каждому шваркнули несколько носильных вещей. Теперь все снова выстроились на плацу-линейке.

Поспешно оделись. Были они — если только можно применить это слово к данным обстоятельствам, — да, счастливы. Их не затолкали в газовые камеры. Одежда, которую они получили, большинству не подходила. Зульцбахеру в качестве исподнего швырнули шерстяное женское трико, Розену — ризу священника. Это все были вещи с убитых. На ризе еще была рваная дырка от пули, вокруг которой расползлось бурое пятно крови. Пятно замыли наспех, проформы ради. Часть новоприбывших получила в качестве обувки деревянные башмаки с острым кантом из расформированного концлагеря в Голландии. Это были не ботинки, а орудия пытки — особенно с непривычки и особенно для сбитых и стертых в кровь арестантских ступней, притопавших с этапа.

Теперь должен был начаться развод по баракам. Но в эту секунду в городе завыли сирены воздушной тревоги. Все взоры устремились на лагерное начальство.

— Продолжать, — проорал Вебер сквозь вопли сирен.

Эсэсовцы и простые надзиратели носились между рядами как угорелые. Шеренги арестантов стояли тихо и неподвижно; лишь лица, чуть приподнятые к небу, отсвечивали в лунном сиянии мертвецкой белизной.

— Головы вниз! — скомандовал Вебер.

Эсэсовцы и надзиратели помчались вдоль строя, повторяя команду. Но сами то и дело нервно поглядывали на небо. Голоса их терялись в гуле. Они пустили в ход дубинки.

Сам Вебер, засунув руки в карманы, прохаживался по краю плаца. Других приказаний не отдавал. Таким его и застал примчавшийся Нойбауэр.

— В чем дело, Вебер? Почему люди еще не в бараках?

— Развод не закончен, — флегматично отозвался тот.

— Черт с ним! Здесь им нельзя оставаться. На открытой местности их могут принять за войсковые части!

Сирены завыли еще отчаяннее.

— Поздно, — сказал Вебер. — В движении они еще заметнее. — Он стоял как ни в чем не бывало и смотрел на Нойбауэра. От Нойбауэра этот взгляд не укрылся. Он понял: Вебер ждет, что он, Нойбауэр, на глазах у всех побежит в укрытие. Злясь на него и себя, Нойбауэр остался на месте.

— Какой идиотизм посылать нам еще и этих! — вырвалось у него в сердцах. — Тут своих не успеваешь проредить, а они вешают на тебя целый этап! Бред! Почему сразу не послать эту ораву в лагерь уничтожения?

— Видимо, потому, что лагеря уничтожения слишком далеко на востоке.

Нойбауэр поднял на него глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Слишком далеко на востоке. Нельзя перегружать шоссе и железные дороги, они сейчас нужны для других целей.

Нойбауэр вдруг почувствовал, как холодные щупальца страха снова сжимают желудок.

— Ясное дело, — подтвердил он, стараясь успокоиться. — Новые части бросаем. Мы им еще покажем.