Искра жизни

Он взглянул на часы и даже тронул створку ворот, словно намереваясь ее закрыть. Ответом ему был дружный стон ползущих людей-насекомых. Шарфюрер СС, тот, что из конвоя, дал еще один выстрел. Арестанты задергались пуще прежнего. Только тот, что спрятал лицо в ладони, по-прежнему не шевелился. Он поставил на себе крест.

— У-р-р-ра! — возликовал Штайнбреннер. — Мой лысый первым пришел!

И он дал лысому поощрительного пинка под зад. Почти сразу же еще несколько арестантов пересекли спасительную черту, но больше половины были пока на дистанции.

— Еще тридцать секунд! — возвестил Штайнбреннер голосом диктора.

Шуршание, шкрябанье и стоны усилились. Двое несчастных беспомощно барахтались на асфальте, загребая руками и ногами, словно пловцы. Сил приподняться у них уже не было. Один из них плакал, поскуливая тонким фальцетом.

— Пищит, как мышь, — отметил Штайнбреннер, не отрывая взгляда от циферблата своих часов. — Еще пятнадцать секунд!

Раздался новый выстрел. На сей раз не в воздух. Бедняга, прятавший лицо в ладони, дернулся, а потом вытянулся и, казалось, еще глубже вжался в мостовую. Кровь черной лужицей растеклась вокруг его головы, образовав как бы темный нимб святого. Тот, что молился с ним рядом, попытался вскочить. Но он только поднялся на колени и тут же стал заваливаться на бок, опрокинувшись навзничь. Он судорожно зажмурил глаза и отчаянно задрыгал руками и ногами, словно все еще хочет убежать и не осознает, что только барахтается на земле, как грудной младенец в колыбельке. Взрыв хохота сопровождал его усилия.

— Как хочешь стрелять, Роберт? — спросил один из конвоиров шарфюрера. — Сзади под лопатку или спереди через нос?

Роберт медленно обошел барахтающегося. На секунду задумался, остановившись у него в изголовье, потом выстрелом сбоку прошил ему череп. Арестант вскинулся, пару раз скребнул башмаками по асфальту и обмяк. Только одна нога медленно согнулась, потом вытянулась, снова согнулась, снова вытянулась…

— Не очень-то метко ты стреляешь, Роберт.

— Ерунда, — буркнул Роберт равнодушно, даже не взглянув на критикана. — Это только рефлексы.

— Все! — объявил Штайнбреннер. — Ваше время истекло. Ворота закрываются.

Охранники и действительно начали медленно закрывать ворота. В ответ раздался дружный вопль ужаса.

— Только без давки, милостивые господа! — взывал Штайнбреннер, и глаза его весело горели. — Пожалуйста, по порядку, прошу вас! А еще говорят, что заключенные нас не любят!

Оставались еще трое. Обессиленные, они лежали на дороге в нескольких метрах друг от друга. Двоих Роберт деловито и спокойно прикончил выстрелами в затылок. Третий же все время поворачивался к нему лицом. Он полусидел и, когда Роберт заходил ему за спину, стремительно поворачивался и смотрел эсэсовцу прямо в глаза, словно надеясь таким образом отвратить от себя выстрел. Роберт попытался раз, потом второй, но всякий раз его жертва последним усилием успевала повернуться так, чтобы смотреть ему в глаза. В конце концов Роберт пожал плечами.

— Как хочешь, — сказал он, выстрелив настырному в лицо. И спрятал револьвер. — С этим ровно сорок.

— Сорок, которых ты сам уложил? — угодливо спросил подошедший Штайнбреннер.

Роберт кивнул.

— Ага. С этого этапа.

— Вот черт, ну ты даешь! — Штайнбреннер смотрел на собеседника со смесью восхищения и зависти, как на спортсмена, установившего рекорд. Ведь Роберт всего на два-три года его старше. — Вот это, я понимаю, класс!

К ним подошел немолодой обершарфюрер.

— Вам лишь бы бабахать! — негодовал он. — Теперь опять с бумагами на этих жмуриков хлопот не оберешься! Они тут с ними носятся, будто мы им наследных принцев доставляем, въедливые, спасу нет.

* * *

Три часа спустя, когда отдел учета приступил к поименной регистрации, еще тридцать шесть арестантов уже валялись на земле. Четверо были мертвы. Этап не получал ни капли воды с самого утра. Двое из шестого блока попытались тайком притащить ведро воды, пока эсэсовцы где-то пропадали. Их застукали, и теперь, подвешенные за руки, они болтались на столбах возле крематория.

Регистрация шла своим чередом. Еще два часа спустя уже семеро лежали замертво и свыше пятидесяти в беспамятстве. После шести вечера дело пошло быстрей: уже двенадцать мертвых и больше восьмидесяти без сознания. В семь лежало уже сто двадцать, а сколько из них мертвых, определить было затруднительно: те, что без сознания, лежали почти так же неподвижно, как и мертвые.

В восемь поименная регистрация тех, кто еще мог стоять, подошла к концу. Стало темно, по небу потянулись серебристые барашки облачков. Рабочие бригады возвращались в зону. Им пришлось работать сверхурочно, чтобы лагерные службы могли управиться с приемкой этапа. Бригада по разборке завалов снова нашла оружие. Уже пятый раз на том же самом месте. На сей раз вместе с оружием лежала записка: «Мы про вас помним». Люди из бригады давно уже смекнули, что это рабочие с оружейного в ночную смену запрятывают для них оружие.

— Ты только посмотри на этот бедлам, — прошептал Вернер. — Сегодня должны проскочить.

Левинский крепче прижал к ребрам заветный сверток.