Искра жизни

Хельвиг вышел из барака. В дверях он чуть пригнулся, и на секунду показалось, будто весь гнет вонючей барачной тьмы он несет на своих плечах, словно пастух паршивую овцу, несет, чтобы отделить от других и отмыть в вечерней благодати. Затем он выпрямился и снова стал обыкновенным арестантом.

– Ну что, дошло у вас до святотатства? – спросил пятьсот девятый.

– Нет. Я не совершал никаких священнодействий. Просто помогал ему в покаянии.

– Поверь, мы бы рады тебя отблагодарить. Сигаретой или куском хлеба. – Пятьсот девятый отдал Хельвигу его миску. – Но у нас у самих ничего нет. Единственное, что мы можем тебе предложить, это порцию Аммерса, если он умрет до ужина. Ужин на него еще выдадут.

– Ничего мне не надо. Я и не хочу ничего. Было бы свинством что-то за это брать.

Только тут пятьсот девятый заметил, что у Хельвига в глазах стоят слезы. Он посмотрел на Хельвига с безграничным удивлением.

– Он хоть успокоился? – спросил он затем.

– Да. Сегодня за обедом он украл у вас кусок хлеба. Просил меня, чтобы я вам об этом сказал.

– Я и так это знаю.

– Он хочет, чтобы вы к нему пришли. Хочет у всех вас попросить прощения.

– Господи! А это еще зачем?

– Он так хочет. Особенно просил одного, Лебенталя.

– Слыхал, Лео? – спросил пятьсот девятый.

– Ему не терпится заключить свою сделку с Богом, вот и все, – заявил Лебенталь непримиримым тоном.

– Не думаю. – Хельвиг сунул миску под мышку. – Чудно, я ведь когда-то и впрямь учился на священника, – сказал он. – Потом бросил. Сам не понимаю почему. Теперь жалею. – Его странные глаза скользнули по окружающим. – Легче переносить страдания, когда во что-то веришь.

– Да. Но верить можно во что угодно. Не обязательно только в Бога.

– Разумеется, – подхватил Хельвиг с такой учтивостью, словно он дискутирует в светском салоне. Он чуть склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то. – Это было нечто вроде вынужденной исповеди, – сказал он, помолчав. – Вынужденные крестины бывают сплошь и рядом. А вот вынужденная исповедь… – Лицо его дернулось. – Вопрос для теологов. Мое почтение, господа.

И, словно огромный паук, он заковылял обратно к своей секции. Остальные оторопело смотрели ему вслед. Особенно всех потрясло, как он попрощался – такого они давно уже не слыхали, с тех пор как угодили в лагерь.

– Сходи-ка к Аммерсу, Лео, – сказал Бергер. И после непродолжительного раздумья добавил: – А почему, собственно, нет? Вежливый человек, даже на вы обращается. – Лебенталь все еще медлил.

– Сходи-сходи, – повторил Бергер. – Не то он опять орать начнет. А мы пока Зульцбахера развяжем.

* * *

Сумерки сгущались, сменяясь наступающей тьмой. Из города доносился звон одинокого колокола. В бороздах пашни пролегли глубокие тени, синие и фиолетовые.

Сбившись в кучку, заключенные сидели перед бараком. Там, внутри, все еще умирал Аммерс. Зульцбахер понемногу пришел в себя. Сконфуженный, он сидел рядом с Розеном.