Искупление

— Справляли всем колхозом, — продолжал дед Матвей. — Забивали кабанчика, выделяли сколь надо муки, картошки, покупали водку, кабы всем хватило, — и гуляли. За весну да лето люди шибко уставали, бывало, подняться с постели не могли. А итить на работу всё одно надо! Вот и поднимались с крёхотом да ползли на работу. Только отсеялись, на прополку надо. Тута и сенокос, глядишь, подошёл. Скосили, трясись, кабы не погноить сено при дожжах. Сволокли, соскирдовали, тут бы и передохнуть, а оно так не получатся — хлеб поспел. Жали руками, серпами. Вязали снопы, ставили суслоны… Бабы и девки чёрны от загара, худы, морщинисты. Им ба отдохнуть хучь маленько, а тута дома ещё свой огород, коровы, телята, поросята, дети, как чертенята. Это щас всё машинами делают, а тода голыми руками. Чижало было! Вот на «Дожинках» и гуляли крепко, каб подале от работ да забот. Потом опеть работа. Зимою-то немного лучше, но тоже не засидишься на печи. Мужики возят в морозище дрова, сено, солому, на мельницу надо… Выберется свободный денёк — бегут на охоту. Вот так всё время и жили. Городски не так живут. Оне лучше живут! Оне в колхоз не хотят, а булки любят. Покупают мясо и кривят рот, дескать, дорого. А ты попробуй сам вырастить кабанчика, тода и узнашь, как оно достаётся-то сальце. Сами-то колхозники, почитай, и не едят этого мяса. Только на косовицу да жатву, каб сил совсем не потерять. Продадут кабанчика — деньги на одежонку детишкам. Самим ничо! Ичиги, опорки, штаны с латками, рубахи светятся от износу-то. Вот тако мы жили. Сичас так не заставишь жить.

— Да и не надо так жить, деда Матвей, — сказал Сергей, по праву хозяина разливая водку в рюмки.

— Конечно, не надо. Я просто так. К слову, — согласился старик со словами Сергея. — Коль трактора да комбайны есть, чо жилы-то рвать человеку! Тода трактор больше в борозде стоял, чем пахал. Стары оне были. Во время войны их не делали, а после войны всем не хватало. А трактористы кто были? Мальчишки да девчонки. Но ничо! Выжили. Так оно.

— Вот за таких людей, деда Матвей, я и предлагаю выпить! Честь и хвала им, трудягам нашим, настоящим хозяевам земли! За них!

— Дедушка, — обратился к деду Матвею Пётр, — теперь лучше живём?

Дед долго молчал, осмысливая и вопрос, и ответ.

— Так ить с какой стороны поглядеть, — наконец начал он, всё ещё задумавшись. — И там, и там было и плохо, и хорошо. Мой деда, царствие ему небесное, мне, мальцу, рассказывал, как жили при царе. Також по-всякому жили. Ежели много мужиков в семье да здоровы оне, да земли полно, те хорошо жили. На тройках катались, в лаковых сапогах щеголяли, граммофон у их во дворе песни распевал. Были други. Слабый мужичонка, обратно же безлошадный, полна изба детей мал мала меньше, те худо жили. Побирались оне. После революции, я ить в тот год народился, тоже плохо жили. Мужики на войне в окопах гибли, а бабы да дети много ли наработают, мёрли от голоду только так.

— Вы помните, как колхозы появлялись? Так, как пишут и говорят теперь? — перебил деда Пётр, явно заинтересовавшись и этим.

— Чо-то так, а чо-то и навыдумывали, — дед повёл плечом. — Поначалу так и было. Плохо было, не ладилось дело. Все разны. Кто любит, кто не любит работать. Не, не правда, чо все активисты, как их называли тода, были лодыри. Были и работящи. Мужик-то наш хитрый, вот он и смекат: а чо это я буду работать больше всех, а получать столько же, как и лентяй? Это потом уже как-то всё выровнялось, позабылось, чо всё не моё, а чужо, колхозно. Стали награждать тех, кто хорошо работат. Матерьяла кому дадут, кому гармонь иль ликтролу. Молодёжь прям не удержать было от работы. На тракторе, на комбайне, на конях пахали, сеяли, старалися поболе других сделать. Урожаи хороши были. Деревни веселы стали. Песни пели, детишки бегали кучами. Школа, ясли, изба-читальня, клуб! Свадьбы весело гуляли. В домах появились велисапеды, а у кого и мотоцикл. Хорошо жили. Весело. Петухи так красиво пели, особо на рассвете!

— Лучше было, чем сейчас? — пытал Пётр.

— Знамо, лучше! Тода мужик понимал жизнь.

— Как он понимал жизнь? «Всё колхозное — всё моё!»?

— Так и понимал! Кода случилась война, бабы, дети, старики заменяли мужиков. Поверить трудно, но сбирали хлеба боле, чем до войны!

— Как так? Мальчишки и старики лучше работали, чем здоровые мужики?

— Не! Оне работали хорошо, сбирали боле потому как распахивали пашни боле. После войны тоже трудно было. Сорок шестой страшно голодный был год. Засуха всё высушила. Саранча тучами, и сладу никакого с ей! Чо только не ели! Бывало, за день ничо в рот не клали. Пахарям и кому ещё, кто работал и жил на заимке, в обед мисочку баланды, а утром и вечером кружку кипятка да скибочку хлеба с мякиной. Я думал, не выживу. У меня ранение в живот, врачи советуют белый хлеб да молочный супчик из риса, а где ево взять, этот рис да белый хлеб? Ничо, выжили! — последние слова дед Матвей произнёс горделиво, дескать, вот какие мы, и войну прошли, и колхоз построили, и страну кормили, не торгуясь!

18