Искушение

Мне немного жарко, я немного задыхаюсь, но сейчас я стала куда спокойнее, чем когда вошла в эту прачечную, и, возможно, поэтому я и спрашиваю его:

– Как ты узнал, что я люблю эту песню?

Его улыбка вдруг меркнет, оставив за собой только пустоту, и я чувствую, как она разверзается в моей груди еще до того, как он спрашивает:

– Так ты в самом деле совсем не помнишь то время, которое мы провели вместе?

Глава 57. Игра на струнах души

Меня захлестывает смятение.

– Я не… Я хочу сказать… Я же тебе говорила…

– Ладно, неважно. – Он качает головой и проводит рукой по волосам. – Не знаю, о чем я думал.

– Я тоже не знаю, о чем ты думал, – говорю я. – В этом-то и суть.

– Может быть. – Он пожимает плечами.

– Может быть? В каком смысле? – Я чувствую себя так, будто упускаю что-то важное, но я понятия не имею что. Черт бы побрал эту амнезию.

На сей раз, когда его взгляд встречается с моим, я вижу в его глазах такую страсть, что у меня пересыхает во рту.

– В том смысле, что сегодня я, кажется, увидел то, что хотел увидеть.

У меня нет ответа на это, и я просто стою, чувствуя, как меня пробирает дрожь – но почему? Я не знаю – и, честно говоря, не хочу знать, – но это меня немного пугает. И мне еще больше хочется вспомнить то, что происходило в эти три с половиной месяца.

Потому что когда я направляла магическую силу на свечи, мне на мгновение показалось, что чувствовать, как за моей спиной стоит Хадсон, не так уж и ужасно. Собственно говоря, это было почти… приятно.

Тогда я отогнала от себя это чувство, потому что сама мысль об этом нелепа, но сейчас, когда он стоит передо мной и в его глазах впервые читается беззащитность, я не могу не задаваться вопросом о том, в самом ли деле это аномалия или же это воспоминание о нашей дружбе, такой немыслимой, что я каким-то образом ухитрилась забыть ее.

– Хадсон…

– Не бери в голову, – говорит он, и мягкость, появившаяся было в нем, начиная с сегодняшнего утра, исчезает без следа. На передний план снова выходит тот Хадсон, которого я узнала и успела возненавидеть в последние дни, и я не могу решить, испытываю ли я из-за этого облегчение или печаль. А может, и то и другое понемногу. – А почему ты вообще решила заняться стиркой? Я думал, что ты и твой герой-любовник уединитесь в его башне.

– Поэтому ты и удалился? – спрашиваю я, открыв сушилку, чтобы пощупать одежду. Она еще довольно мокрая, но я вынимаю некоторые вещи, которые не хочу пересушить – не то они, чего доброго, сядут, – и бросаю их в корзину, прежде чем опять закрыть дверцу и включить таймер. – Потому что не хотел мне мешать?

– Я удалился, потому что мне надо было кое-что сделать. Но ты увильнула от ответа на мой вопрос, так что я не могу не спросить, нет ли у тебя конкретной причины находиться сейчас здесь и заниматься стиркой. – Он смотрит на меня, прищурив глаза. – Так что давай, выкладывай.

– Все это пустяки.

– Ты терпеть не можешь стирать, так что я ни на минуту не поверю, что это пустяки. – Он выхватывает из сушилки мою любимую толстовку и держит ее так, что я не могу до нее дотянуться. – Выкладывай, или ты больше никогда не увидишь это худи.

– Это пустяки, – повторяю я. Затем взвизгиваю, когда он сжимает влажное худи в комок и готовится бросить его в мусорный бак.

– Это твой последний шанс, Грейс.

– Ну хорошо. Я нервничаю.

– Нервничаешь? – Он растерян и опускает худи. – По какому поводу?

– Мы должны встретиться завтра утром на стадионе и начать готовиться к Лударес. Я должна впервые попытаться полететь, а я понятия не имею, как это делать. И не знаю, смогу ли я превратиться в горгулью. Все станут делать то, что умеют, а я либо останусь человеком, от которого нет никакого толку, либо превращусь в еще более бесполезную статую.

Хадсон смеется, и мне вдруг хочется стукнуть его.

– Ну спасибо, – говорю я, сердито глядя на него. – Ты вынудил меня сказать тебе, в чем дело, а теперь смеешься надо мной. Какой же ты поганец.

– Я смеюсь не над тобой, Грейс, – выдавливает он из себя между приступами смеха. – Я… Ох, мне так смешно, что я даже не могу спокойно соврать. Да, я смеюсь над тобой.