Искусство эпохи Возрождения. Италия. XIV-XV века

Мария смотрит на Гавриила, но видит не только его. Проследив направление ее взгляда, тот, кто останавливается перед этой фреской впервые, обнаруживает у себя за спиной, по левую руку, «Поклонение распятому Христу», написанное на противоположной стене наискосок от «Благовещения». Провидческий взор Марии направлен к распятию, к св. Доминику, опустившемуся на колени у подножия распятия. Так и в духовном взоре доминиканцев, поднимавшихся по лестнице к «Благовещению», вставали образы распятого Христа и основателя их ордена.

Небеса нисходят на землю

Когда Мазолино с Мазаччо расписывали капеллу Бранкаччи, за их работой частенько наблюдал жизнерадостный молодой кармелит фра Филиппо Липпи, собиравшийся стать живописцем и уже успевший проявить себя «столь же ловким и находчивым в ручном труде, сколь тупым и плохо восприимчивым к изучению наук, почему он никогда и не испытал желания приложить к ним свой талант и с ними сдружиться»[464]. В будущем этому неучу суждено было стать любимым художником Козимо Медичи и во многом предугадать вкус флорентийских любителей живописи второй половины XV столетия.

Если фра Филиппо не был учеником Мазаччо в буквальном смысле, то уж во всяком случае отлично знал его фрески[465]. Пока был жив Мазаччо, фра Филиппо так удачно подражал ему, придавая фигурам округлость с помощью сильного бокового освещения и глубоких теней, что многим казалось, будто «дух Мазаччо вселился в тело фра Филиппо»[466]. Но на самом деле сентиментальный фра Филиппо предпочитал возвышенному и величавому веселое и приятное. Ему хотелось превращать знакомых хорошеньких женщин в мадонн, а их забавных ребятишек — в младенцев Иисуса и Иоанна или в ангелов. И еще он очень хотел, чтобы его картины радовали разнообразием впечатлений не меньше, чем сама жизнь.

Вскоре Мазаччо уехал в Рим и умер, и это освободило фра Филиппо от подражательства, помогло ему расширить свои возможности, не теряя приобретенного умения круглить форму сочной светотенью. Он увидел, что есть во Флоренции мастера, у которых можно научиться тому, чего ему не хватало в живописи Мазаччо. Прежде всего — Донато, который в кантории Санта-Мария дель Фьоре, в кафедре собора в Прато, в алтаре Кавальканти увлекся беспокойными, изменчивыми формами, орнаментальным заполнением пустот, сочетаниями различных материалов. Эти особенности новой манеры Донателло, вплоть до типажа детских лиц, вошли в живопись фра Филиппо. Но было очевидно, что Донателло оставался невосприимчив как раз к тем обыденным житейским впечатлениям и эмоциональным импульсам, которые фра Филиппо волновали больше всего: к укромной радости жизни в уютном доме, к грации и кокетству молодых прелестниц, к трогательной беспомощности младенцев и лукавству тех, кто постарше.

Что касается цвета, то фра Филиппо, работавшего красками весело и горячо, восхищали незамутненные, райски сладостные тона в живописи фра Джованни да Фьезоле. Но на его взгляд, слишком уж много светлой пустоты оставлял этот доминиканец вокруг фигур, отчего они оказывались изъятыми из жизни, застывшими в вечной тишине. Сравнение с Мазаччевым «Исцелением тенью», представленным на тесной улочке в капелле Бранкаччи, убеждало его в том, что Мазаччо исцелил тенью живопись, придав телесность фигурам и всему, что окружает людей в жизни. Фра Филиппо наводил на небесные краски фра Джованни плотную земную тень, не желая при этом жертвовать разнообразием, — и зачастую получал пестрые, грязноватые в тенях картины, перенасыщенные второстепенными персонажами и деталями.

В то время у молодых флорентийских художников было в обычае ездить на заработки в Северную Италию. Фра Филиппо в 1434 году отправился в Падую. Эта поездка оказалась чрезвычайно важной для обретения им самого себя. В Падуе ему довелось посмотреть какие-то нидерландские миниатюры или картины, в которых он увидел именно то, к чему тянулся сам. Иначе трудно было бы объяснить, почему по возвращении оттуда его искусство обогатилось мотивами, до тех пор незнакомыми итальянской живописи: темноватыми комнатами с пейзажем в боковом окошке; уютными двориками с тропинками в траве; стеклянными сосудами с водой.

Вскоре фра Филиппо совершенно очаровал флорентийских любителей искусства, потому что только его живопись гостеприимно раскрывала перед ними уютные, обжитые пространства, только она выражала теплоту обыденных человеческих отношений, хотя сюжеты ее и оставались главным образом библейскими. Наконец-то появился во Флоренции живописец, нашедший художественное выражение идеалам частного буржуазного благополучия, в действительности давно уже вытеснившим коммунальные добродетели. Своей «нежнейшей рукой»[467] он спустил небеса на землю, превратив ее в рай «здесь и теперь», а не в апокалиптической перспективе, как в «Снятии со креста» Фра Беато Анджелико. Как же было Козимо Медичи не полюбить душку фра Филиппо?