Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Расплатой за безмерное увлечение немецких художников искусством Рогира ван дер Вейдена была утрата самобытности. Немецким мастерам этого времени не хватает ясного, непредвзятого взгляда на мир, недостает оригинальности. Идеал утонченной красоты входит у них в противоречие с подлинно великим смыслом религиозных сюжетов. Отныне красота – это грациозное телосложение, это каскады складок, прихотливо вздымающихся, опадающих и стелющихся по земле, это тонкие руки с длинными гибкими пальцами и едва касающиеся земли узкие острые стопы. Архангел Михаил, низвергая Сатану, лишь играет копьем; святой Иаков держит свой атрибут – палку, которой ему размозжили голову, – двумя пальцами, отставив мизинец; святой Павел проворно поспешает, балансируя Евангелием, которое он перелистывает на ходу. Вдохновение пророков, воодушевление Иоанна Предтечи, истовость апостолов – все эти проявления духовной жизни превращаются в лицедейство. Правдивость оборачивается тривиальностью, ибо художники не находят лучшего способа казаться правдивыми, чем насыщать изображения разнообразными обыденными мотивами. Не упускают из поля зрения ни единой прожилки и при этом не дают понятия о строении тел. Формы предметов теряются в разнообразии фактур, в иллюзиях блеска и сверкания. Художники гордятся умелым воспроизведением всевозможных деталей, но утомляют взор зрителя мелкими ритмами линий, игрой раздробленных поверхностей. Их рисунок более утончен, чем у предшественников, и движения передаются живее, однако виртуозам этого поколения далеко до величавости старого немецкого искусства. Благородная сдержанность художественных средств теперь столь же редка, как и сильный темперамент[658].

Кисть, резец, игла

«Как к чистым родникам негоже относиться пренебрежительно, хотя они и не столь обильны, как питаемые ими многоводные потоки, точно так недостойным было бы делом, если бы хвала превосходному художнику Мартину Шону была заглушена славой мастеров, о которых шла речь впереди. Он осчастливил Кольмар, в котором жил, и всюду звали его Прекрасным Мартином; он же, несомненно превосходя всех своих предшественников в рисунке, живописи и гравировании на меди, по прирожденной скромности охотно воздавал им славу как своим учителям. Он был в близкой дружбе с Пьетро Перуджино, и нередко радовали они друг друга, обмениваясь рисунками, и многое друг у друга заимствовали, что хорошо видно по проявленному в их произведениях пониманию искусства. И в этом была большая польза, ибо подобно тому, как Италия благодарит знаменитую художественную школу своего Пьетро Перуджино, из которой вышел Рафаэль Урбинский, достигший благодаря ей совершенства в благородном искусстве живописи, точно так и Германия, тогда еще довольно бедная искусством, обязана своим обогащением этому художнику. Хоть и мало чего можно видеть из исполненного его искусной рукой, однако и немногие сохранившиеся его произведения, как, например, целомудренный образ Марии, преисполненное печали „Несение креста“, изумительное „Поклонение волхвов“ или почти безупречное „Искушение святого Антония“ (которое принимался копировать юный Микеланджело, да так и не сумел подняться вровень с подлинником), – все они свидетельствуют о том, сколь превосходным мастером композиции и рисунка был этот художник. Так что справедливо будет вписать его имя в книгу вечности, несмотря на то что уже в 1486 году его достославной руке суждено было остановиться после удара в сердце, нанесенного ему ненасытной Смертью как раз в тот момент, когда Альбрехт Дюрер готов был направиться к нему, дабы у него учиться искусству»[659].

Мартин Шон, о котором идет здесь речь, – не кто иной, как живописец и гравер по меди Мартин Шонгауэр из эльзасского города Кольмара на Верхнем Рейне, умерший не в 1486-м, а в 1491 году. А цитату мы взяли из сочинения художника и знатока искусств, директора первой немецкой Академии в Нюрнберге Иоахима фон Зандрарта «Немецкая Академия зодчества, ваяния и живописи»[660].

Чтобы восполнить крайнюю скудость сведений о Шонгауэре и вписать его в панораму европейского искусства, фон Зандрарт сочинил легенду о дружбе Шонгауэра с Перуджино, исходя из тонко почувствованного им сходства в искусстве этих мастеров: оба они привлекают глубоким благочестием образов и проникновенной передачей событий Священной истории. Получалась стройная концепция: благодаря Шонгауэру итальянский флюид проник в немецкое искусство и, таким образом, общим корнем всего наиболее достойного, чем могли гордиться обе разделенные Альпами национальные школы, оказывалось искусство Перуджино. Как Перуджино породил Рафаэля, так Шонгауэр породил «немецкого Рафаэля» Дюрера и всю немецкую «академию изящных искусств»[661].