Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Почему он направился именно в Венецию? Нюрнбергское купечество было крепко связано с венецианским. Почта шла из Нюрнберга до Венеции не долее десяти дней. Очевидно, Дюрер обзавелся рекомендациями влиятельных нюрнбержцев, которые помогли ему устроиться в Венеции, где немецкие купцы имели свое представительство – знаменитый Fondaco dei Tedeschi у моста Риальто. Венеция привлекала молодого художника размахом издательской деятельности: здесь, как ранее в Базеле[739], он рассчитывал заработать в качестве иллюстратора. Полагают, что Дюрер прибыл в Венецию в середине октября 1494 года и уехал оттуда летом следующего года. Зимой перевал Бреннер, эти врата между севером и югом Европы, был слишком опасен.

Альбрехт Дюрер. Вид Тренто с севера. 1495

Преодолев перевал и оставив в стороне Брунек, Альбрехт спустился к Больцано, откуда было рукой подать до долины Адидже. Наступил момент, когда за крутой излучиной реки показался Тренто[740]. За ним светились в жемчужном тумане склоны итальянских Альп. Там начинались владения Венецианской республики.

Вид Тренто Дюрер запечатлел на обратном пути, глядя назад, в сторону Италии. В акварели, тронутой гуашью, соединились первое и последнее впечатления от этой страны. Он пишет бегло, широкими мазками, чтобы успеть запечатлеть волшебство превращения ночи в день, когда туман, вуалировавший зеркало реки, поднимается и тает, а горы, голубовато-зеленые в тени, озаряются аметистово-фиолетовыми и розоватыми отблесками еще невидимого солнца. Доведется ли ему еще хоть раз увидеть это чудо? Нет в окрестностях Нюрнберга ни таких гор, ни таких рек. Надо схватить ускользающую красоту, не распыляя внимание на подробности[741].

Дюрер восхищен и красотой природы, и разумом обустраивающих ее людей. Ему удается выразить сугубо личное чувство, немецкому искусству того времени вовсе не знакомое, а в искусстве итальянском имевшее единственный прецедент – «Тосканский пейзаж» Леонардо да Винчи 1473 года[742]. Оба художника молоды, оба не могут оторвать глаз от реки, убегающей вдаль, в будущее, в неизвестность… То, что Тренто лежит на границе венецианских земель, позволяет видеть в акварели Дюрера момент художественной автобиографии первого немецкого художника, превращающего события личной жизни в тему искусства. Прощай, Италия!

Знакомство с венецианской живописью оставило в душе Альбрехта сложные, противоречивые впечатления. Уроки Мантеньи подтвердились картинами Джованни Беллини и Карпаччо. Итальянцы видят красоту человеческого тела в правильных пропорциях, в обобщенных контурах, в округлости и полноте объемов. Умело комбинируя эти качества, скорее скульптурные, нежели живописные, они выстраивают пространственные взаимоотношения между фигурами с помощью перспективы. В линейной прориси их живопись показалась бы жесткой, как скульптурный рельеф. Но венецианцы оживляют ее, умея передать состояние атмосферы. Тело живописи – рисунок, душа ее – колорит. Самое же восхитительное открытие Альбрехта заключалось в том, что колорит может зазвучать в унисон с настроением художника. «Вид Тренто» – благодарность венецианской школе за это открытие.

Но безмятежность итальянского искусства казалась ему странной, непонятной, почти отталкивающей. Ибо не было в венецианской живописи ни покаянного признания несовершенства человека, ни страха перед Богом, ни алкания вечного блаженства. Близился 1500 год, отовсюду слышались пророчества о скором конце света, а эти белокурые островитяне, говорившие о себе, что прежде всего они венецианцы, а потом уже христиане, заказывали и писали такие картины, как будто единственное, к чему должен стремиться христианин в преддверии Страшного суда, – это наслаждение быстротекущими радостями земной жизни. Альбрехта смутило и их пристрастие к удовольствиям, и их искусство, столь привлекательное при взгляде издали. Легкость и красота венецианской живописи показались богобоязненному северянину греховными, опасными. За этими прелестями маячило античное язычество.

Работая по возвращении в Нюрнберг на заказ – например, выполняя росписи в доме Зебальда Шрейера на Замковой горе, – Альбрехт по причуде хозяина мог лучше любого другого нюрнбержца изобразить и Орфея, и Аполлона с музами, и Амфиона, и семерых греческих мудрецов и под каждой фигурой вывести антиквой латинскую эпиграмму Цельтиса[743].