Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Иное дело – гравюры на меди, которые он делал, не дожидаясь ничьих поручений, не следуя ничьим указаниям. В гравюре на редкий тогда сюжет о блудном сыне он изобразил в образе кающегося грешника самого себя[744]. Блаженный Иероним, из всех церковных писателей наиболее чтимый Альбрехтом, пояснял, что свиньи, которых пасет молодой повеса, суть демоны, а их пища – это безбожные стихи, мирское суемудрие и блеск пустых речей. Всего этого в обольстительной Венеции было предостаточно. В «Четырех ведьмах»[745] Дюрер своевольно обыграл античный мотив трех граций: бьющее из-под пола пламя, выглядывающий из пламени дьявол и валяющиеся на полу человеческие кости придают сцене зловещий характер. В «Сне доктора»[746] он изобразил Венеру в виде оживающего античного изваяния, обладающего губительной властью.

Был у него и личный счет к венецианцам. Он помнил, что стоило ему появиться в Базеле, как его дар иллюстратора был замечен и оценен по достоинству. Венецианским же типографам и манера Дюрера не приглянулась[747]. Как знать, не отнесся ли бы он к гедонизму венецианцев снисходительнее, если бы они признали его дар? Овладевший им антивенецианский, антиклассический демон жаждал реванша. «Героическое варварство»[748], роднившее Дюрера с неуживчивым Мантеньей, побуждало его к какому-то грандиозному свершению. Он искал тему для большого произведения, «которого ему никто не заказывал, но от которого избавить его тоже никто не мог»[749].

Альбрехт Дюрер. Блудный сын. 1496

Альбрехт Дюрер. Четыре ведьмы. 1497

Альбрехт Дюрер. Сон доктора. Ок. 1497–1498

Темой, пробудившей в 1496 году великий порыв воображения Дюрера, стало Откровение святого Иоанна. Разглядывая ярко раскрашенные ксилографические картинки в Библии, напечатанной Кобергером[750], он видел, как далеки они от грандиозности видений святого Иоанна, от его неистового красноречия. Это укрепляло молодого художника в уверенности, что тема найдена удачно: он сможет сработать лучше!

Самоуверенность перемежалась сомнениями. Посильную ли задачу взваливает он на свои плечи? Образы Откровения чисто словесные, а словами можно выразить не только обычное, но и чудесное, не только видимое, но и слышимое. Но легко ли нарисовать очи как пламень огненный, семь звезд в деснице, меч, выходящий из уст, или дать зрителю представление о голосе, подобном «шуму вод многих»? А если ему с помощью Божьей и удастся создать нечто равносильное образам Откровения, то каким станет соотношение текста и иллюстраций? Как уберечь читателя от раздвоения внимания между словами и образами? Как обеспечить совместимость читательского воображения с картинами, напечатанными в книге? Очевидно, подобные соображения и привели иллюстраторов первопечатных изданий Библии к контурным гравюрам, которые после раскраски напоминали миниатюры древних рукописей.

Михаэль Вольгемут. Вид Нюрнберга. Иллюстрация из «Всемирной хроники» Гартмана Шеделя. 1493

И вдруг Дюрера осенило. Он не будет располагать иллюстрации на одной странице с текстом. Он поступит так же, как миниатюрист, некогда расписавший рукопись Откровения, хранящуюся в бамбергском монастыре Святого Стефана. Говорили, что ее подарил этой обители император Генрих II[751]. Некоторые страницы там целиком заняты иллюстрацией, на других только текст.

Он живо представил себе, чем будет его «Апокалипсис». Огромный, не вмещающийся в поле зрения формат. Гравюры на всю страницу, без текста. Соответствующий текст на обороте. На каждом развороте слева будет находиться текст, справа – эстамп. Держа большую книгу на расстоянии, удобном для перелистывания, можно будет читать ее, не обращая внимания на гравюры, а можно разглядывать гравюры, не перебивая это занятие чтением. Переворачивая страницу, сначала видишь правую сторону очередного разворота, и если гравюра увлечет тебя, то тогда ты устремишься к следующей правой, и они сомкнутся в цепь видений, в умозрительную панораму. Но и слово святого Иоанна не претерпит ущерба. Набранное красивым крупным шрифтом, оно орнаментальной красотой не уступит противолежащей гравюре. И никакой красочности: только черное на белом.