Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Представление об опасности «женской власти» коренится в куртуазном кодексе чести. Около 1100 года Гартман фон Ауэ в диалоге о любви, который ведут Сердце и Тело, пустил в ход образ «Frau Minne» («госпожа Любовь») – аллегорию куртуазной любви, или любви Сердца. Став популярной при дворах немецких государей, Frau Minne[837] оставила плотскую любовь в распоряжение Венеры и ее коварного сына. Веком позже Вальтер фон дер Фогельвейде ввел в немецкую лирику «hohe Minne» и «niedere Minne» – «высокую» и «низкую» (плотскую) любовь, – отождествив немецкую «Liebe» («любовь») с «niedere Minne». Отныне власть Венеры распространялась только на плотскую любовь. В легенде о Тангейзере преподнесен урок всем тем, кто осмеливается сблизиться с Венерой. Привлеченный к ее двору, миннезингер предается плотским утехам, но, побуждаемый раскаянием, отправляется в Рим испросить у папы отпущение грехов. Порыв его напрасен: как посох Тангейзера никогда не прорастет листвой, отвечает папа, так его грехи никогда не будут прощены. В отчаянии поэт возвращается в грот Венеры. Тем временем посох, оставленный им в Риме, покрывается листьями. Папа велит отыскать Тангейзера, но того больше никто никогда не видел.

Лукас Кранах Старший. Юдифь с головой Олоферна. Ок. 1530

Лукас Кранах Старший. Лукреция. 1533

Лукас Кранах Старший. Неравная пара. 1532

Лукас Кранах Старший. Пир Ирода. 1531

Лукас Кранах Старший. Геракл у Омфалы. Ок. 1537

«Все, все, что гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимы наслажденья – Бессмертья, может быть, залог!» Страсть всякого истинного рыцаря к непрестанному испытанию авантюрой, «так что он ни минуты не может жить без приключения и поединка», толкает его в опасную игру на краю «водоворота Любви»[838]. С пастушкой он самозабвенно тешится «в роще под липкой»[839], а даме сердца дарит шкатулку с изображением Венеры[840]. Каждый шаг любовной авантюры приближает его к спасению или гибели души, к раю или аду.

Лукас Кранах Старший. Покаяние Иоанна Златоуста. 1509

Об устойчивости понимания любви, сопряженного с демоническим образом Венеры, свидетельствуют стихи блистательного рыцаря-гуманиста Ульриха фон Гуттена:

Ум безрассудный пленяет Венеры лукавая прелесть,
Сладости радость неся в гиблом обличье своем.
Там, где связало юнцов любовью, покой погубившей,
К бедам внезапно влечет, тянет их всех в западню.
Злоба, измены, убийства, зараза, и страх, и коварство,
Ярость безумная – вот высшие блага любви…[841]

В глазах фон Гуттена истинно рыцарская «hohe Minne» не имеет ничего общего с желанием обладать женщиной. Рыцарь – вассал госпожи своего сердца. Его любовь отливается в форму бескорыстной верности, самоотверженного служения даме.

Дидактическое назначение произведений Кранаха на тему «женской власти», которую он первым ввел в немецкую станковую живопись, – предостерегать дворянство и университетских клириков от утраты здравого смысла под действием женских чар. Однако это произведения «с двойным дном»: пользуясь тем, что красота заставляет людей забыть о морали, Лукас писал картины, эротизм которых производил действие, противоположное их дидактической программе. Судя по их количеству, этого и ожидали от него заказчики.

В 1509 году Кранах совершает чрезвычайно решительный шаг: первым в североевропейской живописи пишет нагую Венеру в рост. Эта эрмитажная картина[842] и нынешнего посетителя музея ошеломляет своим мрачным великолепием. Каковы же были впечатления современников?

Как в дни Сотворения мира, «земля безвидна и пуста, и тьма над бездною»[843]. От огромной фигуры исходит тусклое теплое сияние, как от небесного светила. Цвет ее тела схож с цветом планеты, на краю которой она стоит, утверждая свою причастность космическим, универсальным силам бытия. Прозрачный поток вуали и жемчужное ожерелье – только это и напоминает о морской стихии, из которой вышла богиня. Жар печального семитского лица[844] отдает древностью более глубокой, нежели времена бесстрастных античных афродит. Мы пробуем перехватить взгляд богини, но в нем, в отличие от пристального взгляда ее сына, не удается уловить заинтересованности теми, кто осмеливается в упор разглядывать ее.

Побудив Венеру отвести руку, Купидон обнажил флегматичный, как восточный напев, контур ее тела, которому противопоставлены угловатые движения и разнонаправленные прямые мальчишеской фигурки. Венера словно бы прикрывает сына волшебной завесой, еще более эфемерной, чем струящаяся по ее телу вуаль[845]. У головы богини выведено антиквой латинское двустишие: