Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Каким должен быть портрет, чтобы произвести неотразимое впечатление не только на Гисце, но и на потенциальную клиентуру? Разумеется, эта картина не должна иметь ничего общего ни с энигматическим изяществом портрета Амербаха, ни с государственной солидностью портрета Томаса Мора, ни с аристократической непринужденностью семейного портрета Мора, ни с натурфилософской созерцательностью портрета Кратцера, ни с трогательной интимностью портрета Эльзбеты с детьми, ни с религиозной истовостью портрета Якоба Мейера и его близких. Купечество – народ дельный, расчетливый, бережливый. Они живут в мире интенсивного обмена, гарантированного качества, точных мер, честного слова, документального обеспечения сделок. Их жизнь обрастает множеством вещей и вещиц, удобных и добротных, без которых коммерция гладко не пойдет. Надо изобразить Гисце человеком среди вещей. Качество каждой вещи должно быть безупречным как с точки зрения ее внекартинных свойств, так и по совершенству их воссоздания в картине. Значит, все надо дать в натуральную величину. И еще одно соображение не последней важности: особенная привлекательность задуманного портрета будет обеспечена тем, что в мир полезных вещей вторгнется прелестный предмет из иной области – той, где приходится принимать во внимание чувствительность слабого пола ко всему изящному и к изъявлениям сердечной привязанности мужчин.

Ганс Гольбейн Младший. Портрет Георга Гисце. 1532

Гольбейн изображает Георга Гисце стоящим за конторским столом, покрытым прекрасным персидским ковром. Георг вскрывает письмо, полученное, судя по адресу («Вниманию моего брата Йорга Гисце в Лондоне, Англия»), издалека, из-за моря, может быть из Данцига. Его руки делают это машинально, тогда как взгляд смышленых глаз направлен не на письмо, а поверх букета, составленного из розовых гвоздик и розмарина. Мало сказать, что эти цветы – традиционные символы любви и верности. Наполненная кристально чистой водой изысканная ваза венецианского стекла – самый женственный, единственный бесполезный предмет среди великого множества вещей, окружающих хозяина конторы, – вызывает мысль о той, кому Георг предлагает дары своего сердца и практичного ума. Стало быть, даже если бы он и смотрел в нашу сторону, то внутренним взором видел бы только свою избранницу, Кристину Крюгер. Таким образом, он оказывается на пересечении и раздвоении главных линий своей жизни – коммерческой и матримониальной.

Эта точка судьбы снабжена довольно точным указанием того момента, когда в душе Гисце пересеклись пути Меркурия и Купидона. Картеллино, прикрепленный к стене сургучом, сообщает на латыни и по-гречески: «Образ, что ты здесь видишь, имеет черты и вид Георга – такие у него живые очи, таковы его щеки. В возрасте 34 лет, в году Господнем 1532». А рядом с вазой, в аккурат на средней оси картины, стоят позолоченные часы, указывающие на полдень. Полдень жизни.

Вещественные атрибуты коммерческой деятельности образуют гирлянду, обрамляющую абрис плеч и рук Георга. Эти вещи уверяют нас на множество ладов в добропорядочности и богатстве их хозяина. Как и его руки, нижний клин этого предметного обрамления нацелен на оловянную монетницу. Наш взгляд вновь и вновь возвращается в этот угол картины как к последнему пункту в перечне достоинств героя. Здесь же собраны письменные принадлежности дельца, ведущего обширную корреспонденцию. На четырех письмах, засунутых за рейки, можно прочитать его имя. Этим же именем – «G. Gisze» – подписан латинский девиз, начертанный на стене слева: «Нет радости без забот». Девиз Георга Гисце наводит на мысль, что он из той породы людей, которые семь раз отмерят, прежде чем отрезать. Мотив взвешенности решений и поступков настойчиво проводится рядом метафор: стрелка весов застыла в горизонтальном положении как раз над строкой девиза, под картеллино свешивается с угла полки печать, симметрично ей подвешен шар для клубка ниток.

Гольбейн превосходит пределы иллюзионизма в живописи, достигнутые Яном ван Эйком и Квентином Массейсом[985]. Тем парадоксальнее выглядят здесь намеренные нарушения естественного порядка вещей. Вода в вазе не преломляет абрис атласного рукава куртки Георга. Печать, свисающая с полки, почему-то не натягивает своим весом цепочку, на которой она висит. Но самое невероятное: уголок картеллино не заслонен лежащим на полке гроссбухом[986]. Эти приемы не имеют ничего общего с оптическими головоломками нашего современника Эшера. Гольбейн вводит их в портрет исподволь, чтобы развеять убеждение наивных зрителей в том, что суть живописи якобы сводится к умению сделать картину безупречным зеркалом действительности. Искусству живописи, хочет сказать художник, подвластно не только реальное, но и воображаемое[987].