Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

В рельефном изображении эти отличия выступают явственнее, ибо сопротивление твердого материала пробуждало в кастильском художнике упрямое стремление наделить неглубокий рельеф иллюзорной пространственностью. Эта иллюзия служит не для того, чтобы втягивать ваш взгляд в изображение, но, напротив, для выталкивания героя на авансцену. Посмотрите на лучший рельеф толедской сильерии, изображающий Иова. Пальцы рук, плащ, даже бугор, на котором сидит Иов, пересекают обрамление; основание тоже выступает вперед. Но при этом нет никаких подробностей окружения. Герой наедине с вами.

Иов словно отброшен наземь после рывка вперед. «Края хитона моего жмут меня. 〈…〉 Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня. 〈…〉 Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара». Стенания Иова представлены Алонсо с поразительным буквализмом: светотень такова, что кажется, будто свет сжигает тело невинного страдальца. С первого взгляда вам ясно: борьба сомнения с верой достигла кульминации. В буре является алчущему справедливости Иову невидимый нам Бог: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога?..» Перед непостижимостью Провидения смиряется Иов, возмущавшийся тем, что Бог «лишил его суда»: «Я говорил о том, чего не разумел. 〈…〉 Я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле»[1191].

«В XVI веке, когда Испания находилась в расцвете политического и экономического могущества, там появились выдающиеся святые и писатели, однако не было первоклассных художников» – в этом убеждены в наши дни неискушенные любители искусства и маститые историки[1192]. Что же нам делать с этим убеждением, когда мы смотрим на «Иова» Алонсо Берругете?

Семейный портрет в интерьере

В январе 1582 года королевская почта доставила в мадридский дворец Алькасар письмо из Лиссабона, подписанное Филиппом II: «Я слышал, что у вас все хорошо, – это просто замечательные для меня новости! Когда у вашей маленькой сестры появятся первые молочные зубы, слишком рано по моим представлениям, это будет замена для двух зубов, которые я вот-вот потеряю: когда я вернусь назад, у меня их, скорее всего, не будет! Если у меня не будет других причин для жалоб, то с этим можно жить… Только что принесли мне показать то, что упаковано в ящик, который пошлют в Испанию, – сладкую лиметту. Я имею в виду, что это просто лимон, но тем не менее я хочу его вам послать. Если это действительно сладкая лиметта, то я, должен признать, еще ни разу не видел такую большую. Я не знаю, дойдет ли она туда в хорошем состоянии; если вы ее получите и она будет еще свежей, то вы ее непременно должны попробовать и сказать мне, понравилась ли она вам; я просто не могу поверить, что сладкая лиметта может вырасти такой большой. Так что я буду рад, если вы мне пошлете об этом весточку. Маленький лимон должен только помочь заполнить ящик. Я посылаю вам также розы и цветок апельсина, чтобы вы увидели, что здесь растет. Ваш добрый отец».

Адресатами письма были две королевские дочки, инфанты Изабелла Клара Евгения и Катарина Микаэла. Первой шел шестнадцатый год, второй – пятнадцатый. Их мать Елизавета Валуа умерла, когда младшей не исполнилось и года. Недавно скончалась и сердечно относившаяся к ним последняя жена короля Анна Австрийская. Филипп II одинок. Его томят воспоминания о счастье, которым он был обязан Елизавете и какого не испытывал ни до, ни после нее. Изабель и Катарина сейчас как раз в том возрасте, в каком была их покойная мать, когда он впервые увидел ее. Изабель так же умна, Катарина так же хороша собой. Душа стареющего короля переполнена тоской и нежностью. Обращенная в прошлое память превращает взрослых девушек в маленьких девочек, какими они были, когда их запечатлел на парном портрете живописец короля Алонсо Санчес Коэльо[1193].

Письмо Филиппа II подтверждает тривиальную истину: жестокость и сентиментальность часто оказываются темной и светлой сторонами одной человеческой души. Портрет маленьких инфант, написанный Коэльо, наводит на предположение, что такая двусторонность вообще была характерна для испанцев XVI столетия. Нет в тогдашней Европе искусства более склонного к изображению жестокости, чем испанская живопись. Но нет у испанских живописцев и соперников в создании трогательных детских образов.

Алонсо Санчес Коэльо. Портрет инфант Изабеллы Клары Евгении и Катарины Микаэлы. Ок. 1571