Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

На портрете работы Коэльо живут только лица и руки дочек короля, вставленные в силуэты фигурок, которые существуют сами по себе и, кажется, остались бы такими же, если бы художнику надо было изобразить других принцесс. Наряд инфант одинаков: конус платья приподнят над полом лишь настолько, чтобы девочка могла перемещаться; торс стянут несгибаемым, как кираса, корсажем; голова покоится на гофрированном воротнике, скрывающем шею. Конечно, у современников Коэльо не возникало вопроса, можно ли надеть и снять такую одежду, но в наше время трудно отделаться от впечатления, что платья неотделимы от тел инфант. Своими силуэтами и металлическим отливом тяжелой ткани их фигурки напоминают два колокольчика.

Платья – это отлитая в зримую форму этикетная благопристойность мадридского двора. А выступающие наружу лица и руки – воплощение собственно человеческого начала, которое воспитывается в жестких рамках придворных обычаев и норм. Инфанты подчиняются придворному этикету с механической подражательностью. Но их серьезность, пока еще детская, обещала всякому, кто был допущен к этому портрету, что через десять-двенадцать лет они станут принцессами на выданье, безупречно подготовленными для выполнения своего главного предназначения – рожать наследников для царствующих домов Европы. Такая слитность с будущей ролью заставляет художника изобразить их не столько девочками, сколько маленькими дамами. Алонсо Санчес проникся духом придворного этикета Габсбургов глубже любого иного портретиста своего времени. За это-то и назвал его король «любимым сыном».

Было бы опрометчиво назвать эту этикетность обезличивающей. Как раз наоборот. На фоне благоприобретенных форм облика и поведения яснее и определеннее выступает все врожденное в человеке, не поддающееся нормированию. Не стереотипное, а индивидуальное в облике и поведении инфант помогает Коэльо построить картину. Не желая сводить портрет к элементарной замене присутствия двух персон, он выражает их взаимосвязь и расположением фигур, и жестами – а это и есть движение художника от портретной репрезентации к повествованию об изображенных, то есть к сюжетной картине.

Коэльо не хочет отвлекать внимание зрителя на какие-либо подробности дворцового интерьера. Наученный портретами Тициана и Моро, он пишет фон так, что вы чувствуете наполненную воздухом коричневую глубину, хотя и не видите ни границы пола и стены, ни каких-либо предметов, кроме края стола, нужного ему для построения сцены. Фигурки вырисовываются очень выпукло, но благодаря золотистым тонам одежд они выглядят в этом почти абстрактном пространстве как в уютной комнате.

Старшая, Изабель, стоит слева, чуть ближе к нижнему краю картины. Именно она представительствует от их маленького семейного кружка. Не сводя с вас взгляда столь спокойного, что его можно назвать даже надменным, она легким неспешным жестом указывает на сестрицу. Смысл жеста обогащен венком в руке Изабели. Она выбрала самые свежие из цветов, лежавших на столе. Это изделие ее рук – лакомый кусочек своей сдержанной живописи – Коэльо помещает в центр картины как символ единодушия сестер. Не считая жемчужин, добытых со дна моря, цветы в этой картине – единственный аксессуар природного происхождения. Цветы говорят о том, что своим единодушием сестры не обязаны воспитанию. Их дружба – проявление безыскусной сердечности.

Софонисба Ангишола (?). Портрет инфанты Катарины Микаэлы (?). Ок. 1585

Меньшая, Катарина, кажется более чувственной, но не столь решительной. Ручонка с короткими пальчиками, осторожно протянутая к венку, и другая, робко перебирающая на груди жемчужины, выражают смущение. Направление ее взгляда и жест рассогласованы, как будто то, что старшая сестра дарит ей венок, происходит не наяву, а во сне, в который ей едва верится.

Но одно дело – убедительность поведения с точки зрения жизненной ситуации, совсем другое – выполнение условностей портретного жанра. Деятельное начало художник вверил Изабель. Зато пассивная роль Катарины дает вам возможность остановиться на ее лице как на сугубо портретном изображении. Распределяя роли таким образом, Коэльо предвидит будущее этих девочек.

Алонсо Санчес Коэльо. Портрет Филиппа II. Ок. 1580

Катарина Микаэла станет ослепительной красавицей. Читатель может убедиться в этом, взглянув на ее портрет работы Коэльо, находящийся в Прадо, либо на знаменитый «Портрет дамы в меховой накидке» из Глазго, который романтически настроенные историки искусства принимали за портрет Херонимы де лас Куэвас, жены Эль Греко, написанный им самим, а новейшие исследователи склонны переатрибутировать Софонисбе Ангишола, полагая, что это портрет инфанты Катарины Микаэлы[1194]. В 1585 году Катарина выйдет замуж за герцога Савойского. Она не доживет до смерти своего отца: умрет в Турине тридцати лет от осложнений, вызванных преждевременными родами одиннадцатого ребенка.