Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Что такое «рисунок Микеланджело», рассуждая теоретически? «Рисунок является источником и душой всех видов живописи и корнем всякой науки», – записал со слов Буонарроти его ученик[1216]. Вазари развивает эту мысль: «Рисунок – отец трех наших искусств: архитектуры, скульптуры и живописи, имея свое начало в рассудке, извлекает общее понятие из многих вещей, подобное форме или же идее всех созданий природы… А так как из этого познания рождается определенное понятие и суждение, так что в уме образуется нечто, что, будучи затем выражено руками, именуется рисунком, то и можно заключить, что рисунок этот не что иное, как видимое выражение и разъяснение понятия, которое имеется в душе, которое человек вообразил в уме и которое создалось в идее»[1217]. Выражаясь более привычным нам языком, рисунок прежде всего не техническая, а умственная операция, нацеленная на создание обобщенных, типических образов изображаемых предметов. Подхватывая мысль Альберти об «очертании» как первоэлементе живописи[1218], Вазари продолжает: «В живописи контуры служат… для того, чтобы очертить каждую фигуру, ибо когда они хорошо нарисованы и сделаны правильно и соразмерно, то тогда тени и свет, которые потом добавляются, становятся причиной того, что и контуры исполняемой фигуры приобретают наибольшую рельефность и становятся превосходными и совершенными»[1219]. Итак, Вазари видит залог совершенства живописи в линиях, которыми художник очерчивает идеализированные фигуры. Линии нанесены – картина, в сущности, готова; дело остается за малым – раскрасить фигуры, чтобы они казались рельефными, и тем самым окончательно закрепить контуры. Рассуждения Вазари крепко связаны с однажды высказанным Микеланджело мнением, что живопись «лучше тогда, когда она больше склоняется к рельефу»[1220].

Такое рисование нацелено прежде всего на отделение изображаемых тел от окружающей их пустоты. Тела имеют структуру – пустота аморфна. Тела действуют – пустота существует только для того, чтобы дать им действовать. Живописец рисует тела, а пустоту рисовать не надо, ибо она присутствует сама собой как остаток места, занятого телами. Рисование при таком понимании дела похоже на работу скульптора, который тоже ваяет тела, а не окружающую пустоту.

Утверждая, что Микеланджело «неумелый живописец», Эль Греко отнюдь не сомневался в величии Микеланджело-скульптора. Он настаивал лишь на том, что Микеланджело не понимал природы живописи, ибо относился к ней как к своего рода скульптуре в двух измерениях с некоторой видимостью выпуклости.

И не надо видеть в упреке Эль Греко пренебрежения к рисунку. Сто пятьдесят рисунков в описи его имущества – лучшее доказательство того, что в его работе подготовительным штудиям уделялась немаловажная роль. Его картины не оставляют сомнения в том, что он ценил рисовальщика Микеланджело, освободившего живопись от необходимости размещать фигуры в заранее расчерченной пространственной коробке и давшего примеры трактовки художественного пространства как поля сил, образованного самими фигурами без педантичной заботы о единстве их масштаба и о членораздельности групп. Он ценил во фресках Микеланджело свободу от анатомических норм и от флорентийской мании выявления тектонических функций человеческого тела. Он был благодарен живописи Микеланджело за разнообразные примеры того, как человеческое тело может парить в воздухе, жить в состоянии неустойчивого равновесия, сливаться с другими телами. Короче, он столь высоко ценил рисунок Микеланджело, что мечтал соединить его с колоритом Тициана.

Но поскольку все эти достоинства были основаны у Микеланджело на примате контурного рисунка, то они оставались далеки от истинной природы и предназначения настоящей живописи. В палаццо Фарнезе, где Эль Греко жил в 1570–1572 годах, находилась «Даная» Тициана[1221], о которой по Риму шла молва (подтвержденная в 1977 году рентгенографией), что она написана без предварительного рисунка. Это было в диковину римским художникам, но не Эль Греко, знавшему, что уже Джорджоне изменял сюжет картины в ходе работы. Создавая «Данаю», Тициан держал рисунок в уме, совершенно не нуждаясь в предварительном ручном рисовании. Очевидно, Эль Греко расценивал эту способность Тициана как элементарный уровень мастерства любого сто́ящего живописца.