И Маврикий, и тот, кто выносит ему смертный приговор, и те, кто поведет его на казнь, и свита императора – все они кажутся неправдоподобно спокойными. Но это только видимость. Трагизм момента выражен не сценически-картинной жестикуляцией и мимикой, а иконным образом, иносказательно: посредством группировки персонажей, цветовых противопоставлений и, что особенно важно, таким строением фигур и характером светотени, что возникает впечатление, будто снизу вверх по удлиненным телам непрерывно пробегают некие волны. Это метафора душевного возбуждения людей, оказавшихся в ситуации принципиального выбора между добром и злом[1242]
.Боковая и верхняя части картины – своего рода иконные клейма[1243]
, в которых звучат три хора: дальний, нижний и небесный. Вдали легионеры Маврикия, развернув знамена, готовятся принять крещение. Внизу сцена массовой казни. Сам Маврикий до последней минуты жизни ободряет собратьев по вере; две фигуры в желтом по сторонам от него – распорядитель казни и палач. На небесах, в окруженных херувимами облаках, ангелы музицируют во славу христианских мучеников. Два ангела несут символы мученичества: венки и пальмовые листья, при этом их руки образуют в небе крест.Вряд ли можно было дать более эффектное и вместе с тем столь ясное решение задачи, поставленной перед Эль Греко. Но вот что писал об этой картине фра Хосе де Сигуэнса: «От Доминико Греко, ныне проживающего в Толедо и пишущего замечательные вещи, тут (в Эскориале. –
Что же не понравилось его величеству? Судя по новой картине на этот сюжет, написанной итальянцем Ромоло Чинчиннато и украсившей алтарь собора Сан-Лоренсо, Филипп II хотел получить от Эль Греко произведение, построенное по рецептам Высокого Возрождения: по возможности симметричную, с фигурой героя, выдвинутой вперед, с параллельными планами и полукруглым верхом, с атлетическими телами, эффектным псевдоантичным реквизитом и более или менее уравновешенными массами цвета без сильных контрастов. Ему хотелось видеть на переднем плане побольше тел мучеников, в эмпиреях – Христа, а поближе к горизонту – рассказ о тщетной попытке римлян заставить воинов-христиан поклоняться статуе Марса. Все это оказалось для короля важнее сакрального предназначения алтарного образа: ведь одобренная им картина Чинчиннато вызывает, в отличие от «иконы» Эль Греко, не столько желание помолиться, сколько любопытство к подробностям, затемняющим основной смысл события[1245]
. Найдя картину греческого мастера не соответствующей стилю Эскориала, Филипп II проявил поистине королевское великодушие: заплатил Эль Греко 800 дукатов (Чинчиннато получит лишь 550) и велел повесить его картину в Зале капитула[1246].Вряд ли эта неудача сильно удручала Эль Греко. Покидая Италию, он заранее знал, где в Испании его ждет успех, если ему не удастся стать придворным живописцем. В Толедо, который был по тем временам не только очень большим городом (62 тысячи жителей), но и главным центром религиозной и интеллектуальной жизни страны, образовалась диспропорция между спросом на живопись и количеством квалифицированных мастеров, ибо художники, прельщенные королевскими заказами для Эскориала, один за другим покидали старую столицу. Эль Греко это было на руку.
Его искусство чуждо духу Эскориала? Зато его все выше ценят в древней кастильской столице – этой цитадели аристократической гордыни, католической ортодоксии, мистической поэзии и еще не остывшего очага арабско-еврейской учености[1247]
. В 1585 году он арендовал самые дорогие апартаменты в огромном дворце маркиза де Вильена и поселился там с семилетним сыном Хорхе Мануэлем[1248]. Вскоре Эль Греко начал писать картину для своей приходской церкви Санто-Томе́ – «Погребение графа Оргаса». Впоследствии он сам назовет это произведение «прекраснейшим».Эль Греко. Погребение графа Оргаса. 1586–1588