Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Идея искусства как «органа патриотизма» нашла временное воплощение в частном музее русской живописи Свиньина. Являясь первым такого рода институтом, к 1829 году он насчитывал 80 картин мастеров XVIII и XIX веков, в том числе К. П. Брюллова, Ф. А. Бруни, О. А. Кипренского и А. Г. Венецианова. К сожалению, эта попытка собрать русское искусство прервалась в 1834 году, когда Свиньин был вынужден продать свой музей на аукционе[396]. В отсутствие русской картинной галереи философ-славянофил Хомяков в 1840-е годы предостерегал от «великого соблазна» брать готовые чужие формы и выражал надежду на русские изящные искусства. Хомяков подчеркивал органическую связь нации с ее художественным потенциалом и намечал художественное будущее России. Он утверждал, что русский народ все еще развивается, как и его искусство, которое в свое время расцветет само собой: «в нашей живописи мы видим только признак художественных способностей, залог прекрасного будущего, а русского художества видеть не можем»[397].

Однако в 1860-е годы Стасов провозгласил «новую эпоху» в истории изящных искусств в России[398]. Если до 1840-х годов Россия даже не считалась предметом, достойным изображения, два десятилетия спустя критики стали требовать от Академии, чтобы она начала создавать именно русские картины [Фриче 1923: 78]. Многие журналисты этого времени отмечали, что русская публика, которая до недавнего времени была равнодушна к искусству, теперь демонстрировала интерес к картинам, в которых «отразилась жизнь и ее правда», такому искусству, которое знакомо и поэтому понятно. Как выразился один из обозревателей, «современное общество к искусству относится уже с иными требованиями, и в произведениях своих художников предполагает встретить русский ум, русский талант, думает найти в их картинах реальность, а не призраки, правду, а не сухое фразерство»[399]. Общественный интерес к искусству был настолько выражен, что обозреватели выставок Академии писали о толпах посетителей почти так же часто, как и о картинах. Один из писателей, например, открыл свою рецензию на выставку в Академии 1863 года следующим панегириком: «На выставке постоянно теснота, постоянно толпа зрителей. <…> В добрый час! Пусть наша публика более и более интересуется произведениями искусства. Тем лучше для нее, тем лучше и для искусства»[400].

В эпоху реформ Академия, как и остальная часть общества, стряхнула с себя тяжелый сон[401]. Если раньше это была привилегированная школа, предлагавшая формальное обучение, где даже академический музей и библиотека были доступны только для хранителя, теперь, как вспоминал Львов, «Академия сделалась достоянием художников и любителей искусства и перестала быть замкнутым, никому неведанным миром, покрытым плесенью и пылью десятков лет». Когда публика получила доступ к русскому искусству, изменилась и атмосфера ежегодных выставок: «чувствовалось в обществе желание поднять художественное учреждение»[402]. Но главное изменение было связано не с самой Академией: «антинациональный» институт поддерживал свой весьма избирательный статус в течение многих последующих лет. Он продолжал контролировать развитие русского искусства (или, скорее, тормозил его, как считали некоторые) и решал, что включать в ежегодные показы и что посылать за границу на международные выставки. Однако он уже не мог сдерживать полемику, которую порождали такие решения. Дискурс об искусстве отошел от Академии и стал достоянием публичных споров.

Литературные картины

Жанровая живопись, представляющая сцены из повседневной жизни, была одним из первых предметов полемики. Жанр очевидно удовлетворял эстетическим потребностям недавно пробудившейся, социально сознательной публики. Примечательно, к примеру, заявление Стасова, сделанное им в 1862 году: «Все будущее нашей художественной школы лежит в нынешних, так называемых жанрах и жанристах» [Стасов 1894–1906, 1: 74]. Пейзаж также привлекал внимание публики, поскольку он отображал то, что было исключительно русским, что отражало правду обыденной жизни[403]. К. Эли утверждает, что в последней трети столетия русский пейзаж с его полями и лесами, церквями и крестьянами стал всеобъемлющим жанром живописи, помогавшим передать общий для всех образ России. «К последним десятилетиям XIX века скромный родной пейзаж стал признаком национальной самобытности и предметом гордости во всей русской культуре» [Ely 2002: 223].

В конце 1840-х годов жанровая живопись начала привлекать все больше посетителей. Описывая впечатление от некоторых жанровых сцен, выставленных в Академии художеств в 1850 году, один из обозревателей высоко оценил «поэтические богатства, кроющиеся в самом незатейливом житье-бытье», заявив, что «художественно-прекрасное не нуждается ни в тогах, ни в громких именах, ни в яркой лазури небес»[404]. К 1860-м годам объем оптимистического комментария о русском жанре возрос значительно. По мнению одного из современных обозревателей,