Исламская кухня (2-е изд.)

Шатер, колышущийся на ветру,
Мне милей роскошного дворца:
Под бдительным оком
Приятнее носить накидку из грубой шерсти,
Чем тонкие и прозрачные ткани;
Лихорадочное завывание ветра
Мне милей барабанной дроби;
Собака, рычащая на далеких прохожих,
Мне милей кошки, крадущейся вдоль стен.
[…]
В шатре я предпочту вкушать
Вместо белого хлеба грубый хлеб,
Мне нужна лишь моя земля,
Единственная для меня благородная.

Поэты и сатирики движения шуубии (антиарабское движение, в котором участвовали в основном персы-мусульмане) приписывали всем арабам — бедуинам и горожанам, также считавшимся потомками обитателей пустыни, — грубые гастрономические привычки, вроде употребления в пищу ящериц, скорпионов, мяса собаки и осла, насекомых и т. д. Таким способом они пытались очернить арабскую культуру, чувствуя их превосходство в политическом плане. Один из величайших поэтов своего времени, известный своим острым языком Башшар ибн Бурд (714–783), перс родом из Басры, слепец с отталкивающей внешностью (он был мясником, и при этом никогда не менял одежду), был одним из самых яростных представителей антиарабского и антибедуинского движения:

Мы во времена нашей славы ели белый хлеб и пили из серебряных и золотых кубков. […] Вы ночью выходите на охоту за дикобразами и крысами[15].

Впоследствии Башшар был казнен, но не за свой злой язык, а по обвинению в приверженности к маздеизму^{8}, а останки его были брошены в Тигр.

Арабы, гордившиеся своими особенностями, ничуть не чувствовали себя обиженными и отвечали на клевету еще более чудовищными небылицами, вроде истории про бедуина, который смаковал «сэндвич» из сала дикого осла и двух огромных фиников размером с «копыто маленького верблюжонка, родившегося весной». Или фантазии поэта Абу аль-Хинди, который заявлял в «кулинарно-националистической» поэме, что «ничто не сравнится со старой ящерицей», ведь ее яйца — пища настоящих арабов, тогда как от риса и рыбы, которые едят персы, его просто тошнит. Но «слова „поэтов пустыни“ обычно расходятся с действием». И повседневные лишения, скромность жизни и уныние компенсируются преувеличениями. Можно ли верить аль-Салаби, описывающему обжорство омейядского халифа Муавии: «Однажды он съел тридцать цыплят и сотню яиц вкрутую, выпил множество бокалов финикового вина, после чего развлекся с двумя девушками»? Рай на земле! Высокопарность и лиричность, на какую способен арабский язык, делает пищу чем-то необычайным, чудесным и фантастическим, ее пожирают глазами и смакуют словами: рубины и звезды, алмазы, золото и серебро сверкают в описаниях фиников, сахара, сладостей и яиц. Ибн Сирин истолковывает пищу подобно тому, как другие толкуют сны.

КОШМАРЫ И ФОБИИ, СВЯЗАННЫЕ С ЕДОЙ

Сочинения писателя-мутазилита аль-Джахиза (умер в 868-м) являются неиссякаемым источником сведений о поведении людей за столом и об их отношении к пище. Тема еды неоднократно появляется во всех его книгах, особенно в «Книге о скупых»[16], в которой собраны сказочные истории о скупцах, исхитрявшихся есть, не тратя при этом денег. У арабов щедрость измерялась, прежде всего, изобилием и изысканностью предлагаемой гостю трапезы, съедобными дарами, преподнесенными нищим и странникам, разделением хлеба с ближним, как в христианской традиции. Скупец, по аль-Джахизу, это человек, который, имея достаточно средств, лишает себя, своих близких и гостей хорошей пищи, как некий Абу Якуб аз-Закнан, который утверждал, что не сидит без мяса с тех пор, как разбогател. Посмотрим, однако, как же он этого добивался: