Исландия

Мой брат Кома – одна из достопримечательностей иерусалимского района Исландия. Но Кому знают и в Старом городе, там он тоже как рыба в воде. Прежде чем отправиться туда, я иду ещё в одно убежище моего брата – Музей Рокфеллера, неподалёку от Дамасских ворот. Кома любит побродить, а потом задремать на каменной скамье в наполненном древностями особняке. На полках и витринах особенно заметен пантеон языческих божеств – божков скромных и величественных, яростных и смирных сгустков силовых полей мироздания и мнительности. Наверное, Кома чувствует себя рядом с идолами уютнее, чем с людьми и духами. Человек вместе со своим неизменным на протяжении тысячелетий телом по-прежнему мал и пронзительно слаб, несмотря на путь, пройденный от саблезубых тигров до крылатых ракет. Конечно, детство человека – это отчасти детство человечества. Но там, в музее – среди фигурок пенатов[10] и женских форм пышущего плодородия, – там чувство жалости к человеку, древнему и современному, встревоженному и уповающему, мучающемуся и молящему, – особенно пронзительно, и Кома, вероятно, принимает его отчасти на свой счёт в качестве утешения.

Я пробежался по пустым залам музея и расспросил знакомого смотрителя. Старик-араб, сидевший во внутреннем дворике подле кальяна, сказал, что брата не видел давненько; он непременно позвонит мне, если тот зайдёт в музей.

Иерусалим раскрывается на закате, его подлинный цвет – загорело-телесный, бронзовеющий, золотистый. Говорить об архитектуре Иерусалима можно только в том смысле, насколько она, архитектура, незаметна – на этих горах, среди этих садов.

Где-то я читал: «Лунатик видит луг, стоящий на кротах»; так и жители Иерусалима похожи на лунатиков, потому что обращены большей частью в незримое, в созидательный сон.

Иногда мне кажется, мой брат видит свой собственный особенный сон, и я не могу отринуть его полностью.

Главный житель Иерусалима – некая сущность, вобравшая в себя сразу и прошлое время, и будущее, жаждущая мира и угрызений совести… А вот и та самая синагога, Кома может быть и здесь. Когда-то, в первые недели в стране, в осенних холодных потёмках на Йом-Кипур отец привёл нас в неё сюда. Народу было не протолкнуться, раввин произносил проповедь, все слушали увлечённо. Рядом со мной стоял китаец, средних лет, с выражением страшного почтения и трепета на лице. На голове у него вместо кипы был мятый носовой платок. Он ничего, как и мы, не понимал, но, наверное, думал, что это не проповедь, а молитва, и раскачивался в такт размеренной риторической интонации оратора и что-то шептал. Я поглядывал на него и запомнил его взмокшее от почтения лицо. Кома тоже достал платок, и они оба с китайцем стояли у стены и раскачивались в такт завываниям хазана.

И здесь нет Комы.

Однажды я таскался с теодолитом не где-нибудь, а там, где Александр Македонский вёл переговоры с иерусалимским первосвященником. Откуда только я не возвращался!

Да, тут под ногами – само время. Хрусталик небес всматривается пристально в него. Ни единого облачка – ни единой мысли. Время – это левиафан: ибо забвение самый могучий зверь на свете. Кто справится с забвением?

А ведь скоро Новый год. 31 декабря Кома приезжает ко мне с тортом. Точнее, с тем, что от него осталось по дороге. Он ест только сладкое, у него сбоит в мозжечке центр насыщения. Чёрт, подвернул ногу, как больно, но вроде ничего, ничего, как-нибудь доковыляю, хоть и в гору.

Улицы Иерусалима в основном устроены по принципу веера и дуг: в крупном масштабе – проведённых по направлению к Старому городу; в локальном – осваивающих террасы гористой местности. Рёбра веера покрывают удаление от Храмовой горы или смещение по ярусу; дуги обеспечивают сообщение по всей поверхности террасы. Рельеф Иерусалима и предместий – уступчатый, со множеством долин, ущелий, оврагов, плато. Это славная и редкая топология: сегодня можно выйти по одной из дуг и в каком-то месте, перейдя на одно из рёбер, достичь Яффских ворот; а завтра отправиться по дуге в противоположную сторону и, незаметно скользнув по иному ребру, прийти всё к той же Цитадели Давида. Ты движешься по поверхности сферы. Идешь ли налево, направо, вверх или вниз – всё равно сваливаешься к сердцевине: к одним из городских ворот, за которыми пространство вообще исчезает, благодаря своей особой туннелеобразной сгущённости.

При этом Старый город – не сфера, а шар, ты можешь двигаться в нём вверх и вниз, как червь в яблоке: от Котеля по археологическим шахтам и арочным проходам, по улицам, изгибающимся и рассекающим; есть и непрерывные маршруты по пространству крыш, это особенно увлекательный и не слишком доступный вид спорта, так передвигаются военные патрули.