Исландия

Американцы боролись с талибами не только военным образом. Они отлично понимали, что нельзя разбомбить пустыню. Талибы – это совершенно мужские коллективы, где нет места женщинам, где полевые командиры заводят себе мальчиков, из которых потом вырастают особенные, по их представлениям, воины. Одним из эффективных методов была признана бомбардировка расположений талибов эротической периодикой. Сотни тонн глянцевых фоток усеяли пустыню – с целью пригасить пылающий тестостерон. Думаю, в Сирии применялись те же методы, но с помощью современных средств связи. Так что изобретение и распространение смартфонов – событие, важность которого трудно переоценить. Вообще, признак нормальной жизни, цивилизации как таковой – это прежде всего способ широковещательной коммуникации, ибо истина превращается в ложь тем, что от её ствола обрезаются ветви связей. Как, например, смерть (а что может быть ближе к смерти, чем ложь?) – это всего лишь отрыв мозга от мира.

Поэтому, когда я увидел однажды в пустыне разбросанные листы с обнажёнкой, я не удивился. Невыносим мусор в пустыне, и я стал их собирать, так что постепенно занятие это привело меня к кусту клещевины, под которым я обнаружил человека. Он был без сознания. Я влил ему в губы воды, он подавился и закашлялся, очнувшись. Я достал воблу, почистил, ободрал с хребта мясо и дал путнику. Тот через силу сжевал. Соль значительна в пустыне, мне не раз приходилось это проверять.

* * *

Я пробудился в тишине. Не потрескивание цикад услаждало мои уши, но тревога. Пустыня наполнила мои уши ожиданием.

А мне казалось, что пустыня и я были друзьями. Я и пустыня беседовали ночами, я по зову кидался за ограду кибуца. Мы разговаривали под потоком Млечного Пути, мироздание стекало по нему. Пустыня заставляла меня бормотать вопросы, ответы, но больше вопросы. Я любил пустыню, но теперь любовь моя стала тревогой.

Мне понадобилось имя для тревоги, и я назвал её: память. Я верил, что память – продукт одиночества, что будь я с народом – не стало бы боли. Я никак не мог назвать свой народ, не мог оказаться внутри памяти.

В меня всматривалась пустыня. Что видела она? Как горят книги. Я и пустыня видели разное. Я отвечал только за свои поступки. Я пробовал губами воздух и звал народ. Но как слаб был мой крик!

Народ не отзывался и спал, устрашённый пустыней. Север и Юг, два крыла лежали на его плечах.

Кто способен изобрести новую память? А ведь кто-то придумал память, подумал я, снова удаляясь в пустыню.

В ту ночь из-за любви между нами я боролся с тьмой. В ту ночь пустыня окончательно отняла мою стойкость. Пустыня омыла меня звёздным огнём и подняла народ. Народ встал. «Ты», – сказал я. Нет ответа.

«Я не слышу тебя», – снова сказал я под Млечным потоком. Свет вскрыл зрачки пустыни. Пустыня разбила меня и по соринке вложила каждому в глазной хрусталик.

Я взял пустыню в руки, она взяла меня в свои ладони. «Я – маленький человек, – сказал я, – но я весь пред тобою». Так мы заключили соглашение между собой, хрупкое, но правдивое.

Мирьям подошла ко мне и встала рядом под звёздами. «Что это за звук?» – спросила Мирьям. «Память», – сказал я.

Я усмехнулся в темноте, мы вместе вернулись в пещеру.

После того случая в ночной пустыне я задумался о том, что такое реальность. Огромные дирижабли метафор плыли в небе, потоки света лились с них в сознание. «Действительность – это камера-обскура», – сказал я пассажирам лайнера, на котором мы ещё проводим Иосифа Розенбаума в путешествие. «Никогда о ней не слыхали», – сказали пассажиры. «Представьте себя в тёмной комнате, двери закрыты, есть маленькое отверстие в стене, свет влетает сквозь него и попадает на противоположную стену. Мы можем держать всё, что угодно, перед таким отверстием, любую реальность, – сказал я, – и поклоняться этому на противоположной стене».

И память вновь рухнула в меня, как в солнечный колодец.

Я вспомнил прежние времена, когда беседовал с пустыней под Млечным Путем. Вздох вырвался изо рта моего, вздох перерос в крик. Крик пронёсся по ущельям. Только потом я разжал свой рот, оторвал рот мой от соска Млечной плети.

Я отвернулся, ушёл и год ходил нагим и босым. Этот год всю ночь Млечная плеть блуждала в небе одна.

В течение года я ходил в долине видения. Одетый в песок, я пересёк пустыню из конца в конец и через четыре времени года. Солнце было ледяным, ласковым, смертельным, горячим. Пустыня простиралась то по лицу, то по груди, то исчезала, и я шёл сквозь миражи.

Теперь у меня была дыра в том месте, где мой крик оборвался. Всё то время, что я ходил, сердце моё изливалось из этой дыры. «Сердце невелико, но священно, – сказал я себе, – я спасу его». И заткнул дыру песком и камнями. Мирьям следила за моими действиями и дрожала. Я прислушивался к тишине.

«Проснись!» – сказала пустыня. Я вскочил и обернулся. «Проснись и славь Бога!» – сказала пустыня и улыбнулась. «Посмотри!» – воскликнула пустыня, указывая на Запад.

И я увидел – свободу и скорость.

«Твой корабль нуждается в тебе», – сказала пустыня. «Неф под названием "Исландия"», – добавила она.